Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

Он навис над поверженным, опустил переднюю пару ног ему на грудь и слегка надавил, выпустив наружу череду прерывистых всхлипов:

— Нэт! Коман…Нэна…а…

— Сзади! — предупредил Семен.

Но Петька и сам уже почувствовал горбом прикосновение жестких усов-пластинок, услышал резкое пощелкивание жвал Агабаба Дадашева у самого педицела-тоненькой трубочки, соединяющей головогрудь с животом, которую не накачаешь, сколько ни потей в спортзале. „Как на брюхо-то перевернулся? — мелькнула удивленная мысль. — Сам, без никого…" Тем временем тренированное тело сгруппировалось, подобрав конечности под себя, перекатилось вправо, махнуло левой задней, как серпом, наугад, и угодило острыми подколенными зазубринами в чей-то мягкий живот. „Вот так, — похвалился Петька, вскакивая на ноги. — Хорошим рефлексам мысли не мешают". Только штанину жалко: разъехалась до самого низа.

Старший Дадашев, закатив блестящие бусины глаз, повалился на младшего. Тот каким-то чудом извернулся, скребнув хитином по шершавой коре дупла, и, громко сопя, пополз к выходу.

— Куд-да! — смеясь, наподдал сапогом Петр. Безымянный брат Агабаба дважды перекувырнулся через голову, простонал: „А-ахм!" и попытался взлететь без разбега на жестких коротких крылышках.

— А как же цветы? Шампанское? А в „два в одном" поиграть — или передумал? — крикнула вдогонку боевая пигалица, с места взметнулась выше головы и в два взмаха настигла беглеца, припечатав в спину коленками. Дадашев-младший отчаянно загреб воздух всеми шестью лапами, на излете дотянул-таки до выхода и, с треском развернув подкрылки, выпал из дупла.

— Все, все, хватит! — Семен положил руку на плечо Петра, предостерегая от глупостей, и поразился, до чего же спокойно бьется сердце в животе стажера. Тридцать ударов в минуту — вот это хладнокровие. — Никуда он теперь не денется. Утром передадим оперативку по отделениям.

— Посвети, — попросил Петька и передал напарнику „светлячка". — А то я замарался малость. И штаны… похоже, придется новые у завхоза просить.

Он наклонился, чтобы вытереть пятно сзади левого сапога, и дернулся непроизвольно, ощутив прикосновение холодных пальцев к прядильному органу.

— Можно зашить, — обнадежила пигалица. — Только не здесь. Вы же меня проводите, а, мальчики?

— До дома? — усмехнулся Семен.

— А дом твой в какой станице? — неожиданно разозлился Петр. — Шла бы ты отсюда, а?.. Девочка!

Пигалица фыркнула и, задев на прощание Петьку краем надушенного крыла, вылетела прочь.

— Придурок! — пискнула напоследок с недосягаемой высоты — без ненависти, скорее с грустью.

Петька выбрался из дупла, обмотав вокруг сучка конец страховочного троса, и медленно, головой вниз, начал спускаться, цепляясь за неровности в еловой коре.

— Зря девчонку прогнал, — мягко пожурил Семен, пристраиваясь рядом. — Она же не виновата, что один день живет. Вот и старается… все успеть.

— Да ну ее! Семен, вот скажи мне… — Петр пружинисто оттолкнулся от ствола всеми восемью лапами и некоторое время просто летел вниз, наслаждаясь полетом и глядя на перевернутое изображение ярко освещенной Спасской башни. Без двух минут четыре, прикинул он. Скоро будут бить куранты.

— Ну, об чем спросить-то хотел? — Семен, быстро перебирая лапками, насилу нагнал стажера.

— Скажи… За что нас люди ненавидят? Ведь мы же ради них стараемся, когда всякую дрянь из города вычищаем? А они… давят, травят наравне с насекомой нечистью, „арахаровцами" обзывают.

— Трудно сказать. Эти, жуки навозные, тоже вон считали, что город очищают. Санитары леса! — усмехнулся Семен. — А люди… Что люди? Они ведь, если разобраться…

Но тут над площадью разнесся первый дребезжащий удар курантов и оба паука зависли, не долетев до земли, в восторженном оцепенении».

(Б. Б. Оболенский,

журнал «Искорка» № 7, 2003.

Тираж 60000 экз.)

— Ничего себе! — так выглядела реплика Анатолия после двойного прогона через блок внутренней цензуры. После однократного выходило: «ни фига». — Это что получается? — он загибал пальцы и делал паузы между пунктами не из расчета на тугодумие Бориса, которым тот, кстати сказать, не отличался, а в надежде, что суть происходящего дойдет до него самого. — Мы продаем свои шедевры Щукину. За очень хорошие деньги. Он сам бегает по редакциям или, не знаю, гоняет курьеров, их пристраивая. А потом мы же от этих редакций еще и получаем гонорар? — он обвинительно потряс пухлым конвертиком без марки, прямого и обратного адреса и вообще без каких-либо помарок, кроме карандашной надписи в уголке: «А.В. Голицыну». — В итоге мы имеем двойную выгоду за те же тексты. А если Щукин не наврал насчет альманаха, поимеем и тройную. Конечно, это мелочь по сравнению с налетом на сейф в его кабинете, но все равно приятная!