Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

«Какого черта! У меня же явная арахнофобия!» — осознал Толик, чуть не плача.

Наконец Боря, вдоволь нахихикавшись и наслушавшись воплей Андрюшки, аккуратно, двумя пальцами поддел за брюшко своего нового домашнего любимца и, разнообразия ради, пересадил его себе на нос, демонстрируя завидное отсутствие страха и брезгливости. Восторгу сына не было предела.

— Не гнездо, не гнездо, — орал единственный в своем роде рыжеволосый чертенок. — Паусек хосет жить в дупле!

А Борис смешно выпучивал глаза и шумно выдыхал из-под нижней губы, заставляя паучьи лапки на переносице шевелиться, как забавные накладные усики.

И только Анатолий не участвовал в общем веселье. Его спина, одеревеневшая от долго сдерживаемых эмоций, буквально исходила мурашками. По ногам разливалась неприятная слабость. «Сесть бы», — устало подумал он и сел.

— О-о, какой бледный! — покачал головой Борис, поглядев на Толика, и снял паука с носа. — Да что с тобой? Серьезно испугался? А? Испугался?

— Испугался! Испугался! — запрыгал, заскакал вокруг Андрюшка, изображая собой хоровод из одного человека. Пардон, маленького чудовища. — Дядя Толя испугался!

Анатолий промолчал.

— Что ж ты так, — посочувствовал Борис и успокаивающе коснулся Толикова плеча. Толик вздрогнул и скосил глаза, убеждаясь, что в руке приятеля не притаился еще кто-нибудь — крошечный и злобный. — Зря! В нашем деле так нельзя. Как же ты убедишь читателя, что паук — лучший друг человека, залог процветания экосистемы и гарант мира во всем мире, если не можешь избавиться от собственных предубеждений? Дави их, слышишь? Дави безжалостно!

Толик устало взглянул на импровизированный садок — пивную кружку, на дно которой кто-то щедро сыпанул песка из ближайшей песочницы, на мечущегося по малому кругу паука — в его глазах-булавках читалось явное недовольство по поводу прерванной охоты и скорого водворения в хрустальный склеп — и подумал, что Боря, как всегда, прав. Кое-кого здесь и впрямь чертовски хочется раздавить.

— Ну смотри, разве он не прелесть? — не унимался Оболенский, с умилением заглядывая в горловину кружки то левым, то правым глазом. Заглянуть обоими сразу ему не позволял нос. — Вот скажи мне, поручик, мог бы ты, к примеру, поцеловать паука?

Толика жестоко передернуло.

И словно бы этот неуклюжий эпизод, этот момент неловкости послужил своеобразной проверкой на лояльность, а то и на профпригодность, и он ее безнадежно провалил, по крайней мере именно в таком ключе прозвучала следующая фраза Бориса, произнесенная полчаса спустя, уже на улице.

Борис Борисович собрался небрежно и быстро, махнув рукой своему отражению в нательной белой майке и трениках, только домашние тапки сменил на пару пыльных, но крепких еще кроссовок. Как будто покидал дом на пять минут с целью прошвырнуться до ближайшего ларька за сигаретами или выгулять собаку.

В некотором смысле так оно и было: Толик чувствовал, что нуждается в выгуле, но не как собака, а скорее как ослабленный после недавнего приступа больной.

Клубы дыма от Бориной сигареты были единственным намеком на облачность в этот погожий денек, светило, готовясь к грядущему солнцестоянию, сияло, как пуговица на дембельской гимнастерке, заставляя прохожих, оставивших дома темные очки, щуриться при взгляде друг на друга, на сверкающие полировкой бока спешащих машин, на слюдяные блестки, вкрапленные в асфальт. При известной доле воображения их причудливые гримасы могли сойти за улыбки. Тепло, свет и непривычно приветливые лица встречных мало-помалу оказывали на Толика свое живительное действие. Прошагав пару кварталов, он перестал шаркать подошвами, расправил плечи и практически утвердился в мысли, что жизнь, слава Богу, налаживается…

Тогда-то и прозвучала впервые странная фраза Бориса.

— Что? — переспросил Толик и оглянулся на Борю из-под сложенной козырьком ладони.

Борис повторил.

Толик резко остановился посреди тротуара, как будто влип обеими подошвами в размякший под солнцем асфальт, и повторил еще раз, для себя — медленно, честно стараясь понять.

— Мне? Помочь? Концептуальщикам?

— Ну да, — Оболенский остановился и развернулся к Анатолию. В этом положении его кустистые брови отбрасывали диагональные тени на заметно впалые глазницы, избавляя Бориса от необходимости прятать от солнца взгляд. — А что? За ними будущее. Концепт, пиар и агрессивная реклама, — перечислил он три слагаемых гипотетического будущего, загибая пальцы на правой руке, отчего торчащая из кулака сигарета стала похожа на тлеющий кукиш.