Джефф Вандермеер - Ассимиляция

Всю дорогу вниз Кукушку не покидало ощущение, что она уже бывала здесь, что все ей знакомо, пусть даже это испытал кто-то другой, не она. К ней пришло воспоминание о том, как она тонула, опускалась все ниже, и спуску этому не было конца, потом перед глазами промелькнули слова на стене, потом слова из журнала биолога, которым она тогда не поверила, рассказ о том, с чем биологу довелось столкнуться в конце, что она перенесла, как страдала и что ей удалось сохранить. Ничего из этого Кукушка не хотела, да и Контроль, следующий за ней, был ей не нужен. Он совершенно не подходил для всего этого, это место было предназначено не для него. Человек не может по собственному желанию стать мучеником Зоны Икс; он может лишь исчезнуть, испариться во время безнадежной попытки.

Если бы биолог в свое время не наклонилась к этим словам на стене, если бы она не заразилась, то двойник ее не стал бы таким: полным воспоминаний, крадущимся вниз, все глубже и глубже. Она вернулась бы иной, с начисто стертой памятью, отличающейся не памятью о роли биолога, но лишь функцией, способностью быть в нужное время не в том месте или, наоборот, в нужном месте не в то время.

Слова на стене были те же самые, написанные тем же способом, но теперь она могла интерпретировать их как некий ностальгический намек на чужеродную экосистему, на то, что ни Слизень, ни башня в действительности не спешили распространять по планете Земля. Потому что это была мертворожденная теория. Их цель была совершенно иной. Они явились вовсе не для того, чтобы возрождать нечто им знакомое, и принесли землянам не более чем намеки на то, откуда они явились, из какой цивилизации или экосистемы происходили, что было у них за душой, о чем они думали.

Она отвергла респиратор вместе с идеей, будто Зона Икс сконцентрирована здесь, в этом тесном замкнутом пространстве, на этих ступеньках, в мерцающих на стене словах, которые стали ей так хорошо знакомы. Зона Икс – это все, что существует вокруг; Зона Икс не ограничивается каким-то одним местом или предметом. Это и странные явления в небе, это и растение, о котором говорил Контроль. Это и небеса, и земля. Она может допрашивать тебя из любого положения или и вовсе ниоткуда, а ты можешь даже не понять, что действия, которые она производит, есть форма допроса.

Кукушка не ощущала себя сильной, пока они спускались вниз сквозь свечение, держась за стену правой рукой, но и страха при этом не испытывала.

Вскоре послышался звук, тот же, что жил в ее памяти – громкий ритмичный шум и стук, словно исходящий от мощного мотора, или усиленное тысячекратно сердцебиение. Она понимала, что даже Контроль слышит его, догадывается о его происхождении. Они быстро подошли к точке, откуда не было возврата: завернув за угол, они увидят чудовище и поймут, реально оно или нет.

– Останься здесь, – сказала она Контролю. Джону.

– Нет, – именно такого ответа она и ожидала. – Нет.

– Джон Родригес, если ты пойдешь со мной, уберечь тебя я не смогу. Тогда ты увидишь все. Твоим глазам придется открыться.

Она не могла отобрать у него имя, не могла лишить его права умереть, если дело дойдет до этого.

Крадучись по следу памяти, прокладывая путь Контролю, Кукушка завернула за угол.

Слизень был огромен, казалось, он поднимался все выше и выше, расширялся во все стороны, пока не заполнил все пространство перед глазами Кукушки. Не было никакого искажения, запомнившегося биологу, он не отражал ни ее страхов, ни желаний. Просто раскинулся перед ней, такой громадный, такой убедительный и ужасающе настоящий, что у нее захватило дух.

Поверхность гигантского тела в форме колокола была прозрачной, но имела при этом странную текстуру наподобие льда, словно струящаяся вода замерзла, образовав похожие на пальцы полипы и какие-то другие непонятные фигуры. Под этой прозрачной поверхностью находилась вторая, она медленно вращалась, и на этой центрифуге внутри создания были видны подвижные рисунки, точно создание имело еще одну внутреннюю кожу, а та, первая, состояла из материала, похожего на мягкую броню. У нее создалось впечатление, что внешний слой, возможно, толще, а вот внутренний не поддавался анализу.

У Слизня не было сколько-нибудь различимых черт, лицо тоже неразличимо. Существо двигалось так медленно, совершенствуя буквы на стене, что трудно было сказать, сползает ли оно вниз по ступеням, или, подобно человеку, сходит по ним шаг за шагом; все тонкости перемещения скрывались за бахромой из плоти, которая свисала до самой земли.