Альбер Робида - Двадцатый век. Электрическая жизнь

– Я ведь, душа моя, не смеюсь, так и ты постарайся быть хоть немного посерьезнее! – с горячностью возразил Филоксен Лоррис, энергично пытаясь раскурить свою сигару.

– Она у тебя погасла, – заметил ему сын. – Надеюсь, ты извинишь за дальностью расстояния, что я не предлагаю тебе спичек?

– Видишь ли, – продолжал отец, – я в твои годы пустил уже в ход первые мои крупные промышленные предприятия; я был уже знаменитым Филоксеном Лоррисом, тогда как ты довольствуешься ролью папенькиного сынка и позволяешь своей жизни протекать в мирном бездействии… Скажи, чего ты в сущности достиг собственными твоими заслугами? Ты не ознаменовал себя решительно ничем; окончил все высшие учебные заведения, не выделяясь из толпы простых смертных, и теперь служишь в химической артиллерии в чине какого-то поручика…

– Что же прикажете делать! – возразил молодой человек, в то время, как его отец, в пластинке телефоноскопа, сердито оборачивался к нему спиной и уходил в противоположный конец своей комнаты. – Чем же я виноват, папаша, что ты открыл, изобрел и устроил решительно все, что было можно открывать, изобретать и устраивать! Я слишком поздно явился на свет Божий и нашел уже его отлично улаженным. Ты сам предвосхитил у нас все и поставил нас в невозможность придумать что нибудь крупное.

– Пустяки!.. Современная наука еще в младенчестве и только лишь начинает лепетать. В будущем столетии станут смеяться над нашим невежеством! Впрочем, мы с тобой отклоняемся теперь от дела… Милейший мой Жорж! Сожалею до крайности, что ты, благополучно отслужив срок воинской повинности, все-таки, кажется, не можешь с честью продолжать мои работы, т. е. заведовать большой моей лабораторией, – лабораторией Филоксена Лорриса, пользующейся столь заслуженной всемирной известностью, – и выполнять обязанности главного директора двухсот заводов и фабрик, эксплуатирующих мои открытия.

– Разве ты уже собираешься удалиться на покой?

– Ни под каким видом! – энергично воскликнул Филоксен. – Я имел только в виду приобщить тебя, как говорится, к моим работам, – идти вместе с тобою на поиски новых открытий, – заниматься новыми исследованиями и опытами… Как мало сделано еще мною по сравнению с тем, что можно было-бы сделать двум таким людям, как я, которые стали-бы думать и действовать сообща!.. К несчастью, друг мой, ты не можешь быть вторым Филоксеном. Жаль! Очень жаль!.. Я не обратил своевременно внимания на законы проявления атавистической наследственности и не собрал необходимых справок!.. Что ж делать, не даром ведь говорят: «молодо зелено»! Я хоть и вышел первым из Международного института научной промышленности, но все-таки оказался легкомысленным юнцом! Да, милый сынок, надо сознаться, что нельзя вполне возлагать на тебя ответственность за недостаточно научное строение твоего мозга. Кругом виноватой оказывается в этом твоя мать или, лучше сказать, виноват один из её предков… Я слишком поздно навел необходимые справки, а потому, пожалуй, часть вины падает также и на меня. Тем не менее я произвел строгое расследование и открыл в семье твоей матери…

– Что же ты открыл? – спросил очевидно заинтересованный Жорж Лоррис.

– Проследив всего только три предшествовавших поколения, я нашел там из рук вон дурную отметку, пагубный порок, страшную язву, способную передаваться по наследству…

– Язву?

– Да! Видишь ли, прапрадед твоей матери, т. е. твой пра-пра-пращур, был сто пятнадцать лет тому назад, приблизительно в 1840 году…

– Чем же он был? Что ты хочешь сказать? Ты меня пугаешь!..

– Художником! – воскликнул тоном глубокого соболезнования Филоксен Лоррис, бессильно опускаясь в кресла.

Жорж Лоррис не мог удержаться от смеха, вероятно, показавшегося его папаше не совсем почтительным. По крайней мере, Филоксен Лоррис, словно укушенный змеей, вскочил на ноги в пластинке телефоноскопа.

– Да, это был художник! – воскликнул он, – и к тому же художник-идеалист из школы тогдашних туманных романтиков, – мечтатель, вечно гонявшийся за призрачными созданиями своей фантазии, не имевшими прочной реальной подкладки! Ты понимаешь, что я навел на этот счет самые точные справки… Желая в точности определить размеры постигшего меня бедствия, я советовался с величайшими из современных художников, с фотоживописцами нашей Академии… Теперь я знаю, как нельзя лучше, кто такой был твой пра-пра-прадед!.. Небось, он не изобрел бы тригонометрии!.. По всему видно, что в его распоряжении имелись такие же легковесные ветреные мозги, как и твои, – лишенные, опять таки, подобно твоим мозгам, извилин серьезности. От него именно ты и наследовал недостаток способностей к точным наукам, который я всегда ставил тебе в укор. Да; тут положительно действует атавизм! Каким образом, спрашивается теперь, уничтожить влияние возродившегося в тебе пра-пра-прадеда? Как убить этого злодея? Надеюсь, ведь ты понимаешь мое решение бороться с ним и убить его во что бы ни стало…