Гораций Голд - У финишной черты

Все вновь погрузились в скорбь, пока не появился капитан Уоррен с широкой улыбкой на лице. Она тут же исчезла, едва он узнал о смерти доктора Мерримена, впрочем, капитан не допускал и мысли о том, что это сделал коротышка.

Будучи практичным копом, не верящим в фантазии, он водрузил свою руку на плечо коротышки и произнес:

— Арнольд Роуч, вы арестованы за соучастие в убийстве…

Как затем объяснил капитан Уоррен, коротышка, чье имя теперь стало известно всем, имел глупость оставить на месте преступления несколько отпечатков пальцев. И не придумал ничего лучше, чем сочинить историю о проклятии дурного глаза, наняв хорошего психиатра, который объяснил ему, как быстро и ловко изобразить невменяемость. Таким образом он и оказался здесь, в психиатрическом отделении. И если кто-то верит, что он действительно боится произнести любое имя хотя бы раз, не говоря уже о том, чтобы назвать его трижды, значит, ему нужно лечиться самому. Для пущей убедительности, коротышка исступленно кричал всякий раз, когда слышал, как кто-то называет любое имя. Из-за этого мы даже не могли обращаться к пациентам по именам, когда он находился рядом.

— Ну, и что вы обо всем этом думаете? — позже спросил я у доктора Шаца. — Парень — псих, или он удачно подвернулся фараонам?

Доктор Шац в задумчивости приложил ко рту ладонь и проговорил сквозь пальцы:

— Я думаю, у него психоз. Конечно, этому недостаточно доказательств, но его поведение убеждает меня. Это определенно психоз.

— А что насчет его истории о трижды произнесенных именах? Ладно, возможно, он спланировал все по пунктикам, прежде чем появился здесь. Те, кто мертвы, уже мертвы, и никто не узнает, умерли они просто так, или от того, что он трижды назвал их имена. Допустим, что этот шибздик мог перерезать Майклсу горло. Но как быть с доктором Меррименом?

— Я же тебе объяснил, — устало сказал Шац, — Слабое сердце и, предположительно, желание умереть, инициированное внушением.

Я наспех протер пол, сунул швабру обратно в ведро и начал выжимать. Что-то не давало мне покоя, и я не хотел этого скрывать.

— Это всего лишь предположение, — сказал я. — Ну, а вдруг этот чудик действительно не врет, и люди умирают, если он произнесет их имя три раза?

— Почему бы тебе не попробовать самому, что из этого выйдет? — зло спросил Шац.

Я чуть не уронил ведро.

— Почему я? Вы психиатр. Вам и карты в руки.

— Потому что я знаю, что это чисто детское заблуждение. Мне не нужно никаких доказательств.

— Но это ведь, — возразил я, опираясь на швабру, — не научный подход, доктор.

— Ну и черт с ним, — раздраженно проворчал он. — Ладно, если это тебя беспокоит, так и быть, я попробую.

Однако всякий раз, когда я напоминаю ему об этом разговоре, у него постоянно находится какая-нибудь отговорка.

Не знаю, как сейчас, но в те давние времена, когда мы были маленькими (разумеется, не настолько давние как Гражданская война!), дети, перепрыгнув через трещину в асфальте, имели обыкновение кричать: «Кто на трещину наступит, свою мамочку погубит!» И никто не наступал на трещины. Матерей уважали в те дни.

Какие детские глупости, сказали бы мы теперь. Но позвольте только психоаналитику услышать подобное сегодня, и он, нацепив пенсне, с умным видом пустится в рассуждения о «моделях компульсивного поведения», держа наготове старую кушетку. Потом к нему приводят какого-нибудь маленького Вилли, требуя вылечить малыша от невроза, потому что он, видите ли, настолько ненормален, что никто его терпеть не может!

Но правы ли мы, когда считаем, что навешивая ярлыки «одержимости», даем ответ? Что, если для подобных суеверий существуют веские основания? Кто-нибудь из окружающих готов рискнуть здоровьем своей матери?

Некоторые мужчины, входя в обувной магазин, ведут себя так нерешительно и кротко, будто чувствуют за собой какую-то вину. Отчасти это могло бы объяснить, почему Элиот Гранди более двадцати пяти лет оставался главным продавцом в магазине мужской обуви «Футфиттер».

У этого маленького суетливого человечка в сверкающих очках и с седыми волосами, зачесанными строго назад, чтобы прикрыть пробивающуюся лысину, был удивительно сильный, авторитетный голос. Когда Гранди заявлял, что клиент должен взять именно эту обувь, она оказывалась так хороша, что ее неизменно покупали.

Мистеру Кэхиллу нравилось наблюдать, как идет торговля у Гранди, особенно по субботам, которая оплачивалась по особой ставке.