Здравко Сребров - Роман одного открытия

— Женщины появлялись потом…

— Когда скомандует муж-повелитель, — вызывающе взглянула на него Баргазова.

— Ну ладно, — рассмеялся Георг, — напутал… Но действительно случай такой — особенный, хотя и совсем простой: я иду туда по одному неприятному делу… Нет, — иронически засмеялся он, — мы не собираемся совершать ограбление банка «Гирдап» или убивать из засады… профессора Нулева… Поймете, когда станет известно… Для этого дела достаточно троих крепких молодцов и… — Он снова улыбнулся, на этот раз немного небрежно. — Нет, без пистолетов не обойдется, Елена…

— Георг, — Елена Баргазова подбежала к входной двери и, повернувшись к нему лицом, как бы преградила путь, — ты ведь обещал не брать больше в руки оружия.

Георг нахмурился, в глазах заиграли огоньки, прошептал:

— Я знаю — поднявший меч, от меча погибнет… Жестока диалектика истории. Прежде всего, нужно освободить человечество от зверского насилия господ. После этого, — он снова иронически усмехнулся, — займемся чтением у теплого камина этики Паульсена о победе зверя в человеке, будем ласкать внуков и перелистывать «Крейцерову сонату», если, разумеется, будем иметь счастье яснополянского мудреца — отрастить себе белые бороды…

Он исчез так же неожиданно, как неожиданно исчезла ирония в его глазах. Елена Баргазова сдержанно вздохнула, снова взобралась на оттоманку и поджала под себя ноги. Ее густые волосы тяжелой волной падали на плечи, несколько черных завитков затеняли глаза. Она начала рассеянно перелистывать альбом, потом подняла голову, отбросила рукой назад волосы, улыбнулась Рудко и Эрнестине и живо вскочила на ноги.

— Ухожу к себе, больно много выпало на мою долю сегодня вечером. Эрнестина, проводи меня, пожалуйста, до дверей. — Она приветливо помахала рукой Рудко. — Спокойной ночи!

Рудко проводил ее сочувственным взглядом.

Эрнестина Грациани обняла подругу нежной рукой, которая выделилась как луч на закругленных, матово-смуглых обнаженных плечах Баргазовой. Обернувшись с дружеской улыбкой к Овесу Рудко, она бросила через плечо:

— Ты ведь не торопишься, мне еще нужно поговорить с тобой.

Минут через десять Эрнестина вернулась. В ее больших миндалевидных глазах застыла влага, но на губах играла неотразимая улыбка. Она села за пианино, подняла крышку, и пальцы забегали, как дождевые струи, по клавишам.

Глубокие тона бурно вылетали, как неожиданно вспугнутые птицы, которые слепо бьются в закрытые окна. Потом побежали как ручей, запенившийся среди скал; зашумел звучный поток бурлящих вод, высоко взлетели бисерные капли, полетели стаи жаворонков. Запела, зазвучала вся близкая вселенная.

Нежные пальцы Пробирки извлекали из пианино волшебные звуки музыки Бетховена. Она играла, опустив голову… прикосновением перекрещенных рук к клавишам; как опытный наездник, она дернула серебряный повод, последний аккорд замер трепеща, угас как луч заката.

Эрнестина захлопнула крышку и встала против задумчивого, заслушавшегося Овеса Рудко.

— Ну говори, я же вижу, что тебя что-то мучает.

Рудко поморщился и пристально взглянул на Эрнестину.

— Елена Баргазова очень его любит?

— Очень… к сожалению. Как может любить только Баргазова, дико, до смерти.

— А он?

— Георг? — с удивлением взглянула на него Эрнестина. — Неужели ты не понял? Эх, вы, слепые дети… Слепые, слепые, — тихо зашептала она, приглаживая нежными руками мягкие светло-шелковые волосы. — Такие люди, как Георг, разве рождаются каждый день?.. Что представляет любовь женщины Елены Баргазовой для такого… страшного человека, который и себя держит в ежовых рукавицах, будучи предварительно осужденным сгореть в огне…

— Почему, разве Георг не может любить?

— Дело совсем не в любви. Есть нечто другое… Ну да брось, Рудко. И мне трудно понять.

— Нет, Эрнестина, говори, говори, — загорелся молодой человек, — мне ужасно нравится Георг; как это вы до сих пор его прятали, только теперь я чувствую, что соприкасаюсь с незаурядным человеком, сильным, мужественным… Кто он такой? Ты знаешь его больше сердцем.

— Уж если ты так хочешь… О Георге можно говорить целую ночь напролет… О, как мы его ждали в коммуне, все оживало, заслышав его шаги. Когда он появлялся — это были праздники… Но вот если бы не случилось другое…

— Что?

— С Баргазовой. За Баргазову я и тогда опасалась… Да ведь ты не знаешь, мы тебе не говорили… Елена бросилась в Дунай. Ей было восемнадцать лет. Друзья спасли ее. В то время Георг исчез, а вскоре вслед за этим распалась и коммуна… Ох, какие споры — «за» и «против» Георга!.. Знаешь, что может тебе показаться особенно странным — это человек со страшной совестью и вопреки этому… Нет более жестокой драмы, как сконцентрировать в себе ум, сердце, волю лучшей части народа, человечества, сгореть за них и остаться безымянным, не иметь угла, где бы мог го лову преклонить… Я слышала, как он стонал и охал во сне: «Как волка затравила ты меня, жизнь!..» В другое время он был бы гением — мыслителем, философом, открывателем новых истин, новых миров. А теперь? Имеет дело с бородатыми типами, с пистолетами, вздыхает, словно на плечи ему взвалили муку всей земли… На ходу питается крохами жизни, а совесть у него горит, что совершает преступление. Тот, кто готов отдать все за других, стыдится взять то, что из любви ему принадлежит…