Здравко Сребров - Роман одного открытия

Свет упал на лицо спящего. По его лицу пробежала дрожь. Глаза открылись навстречу вливающемуся в открытое окно свету. В глубоких глазах отразился полный месяц, и на веках затрепетала чуть заметная роса…

Опершись на руки, Белинов медленно поднялся с удивленным выражением лица… Он медленно протянул руку навстречу бледным лучам. Другой рукой потер лоб. Затаив дыхание, словно боясь спугнуть какой-то явившийся ему образ, он медленно пошел по лунной дорожке на ковре…

Из окна веяло прохладой. Огромный диск луны за окном опустился низко, как будто таинственная рука ночи опускала свою чашу, отяжелевшую от света.

У высокого окна, доходившего до пола, озаренного луной, Белинов перегнулся через решетку, словно во сне. В глазах его затрепетала радость, губы, казалось, шептали молитву… Вдруг он впился взглядом, с расширившимися зрачками, пораженный чем-то необыкновенным.

На светлом небе, на фоне бледного диска луны, выделялся черный как знамение крест. Крест зловеще выступал мрачным символом в центре лунного ореола. Под ним, как золотое облако, мягко светился купол храма-памятника.

В тот самый миг, когда Белинов стоял, пораженный видением, на пороге пропасти, дверь кабинета отворилась. Ужасный крик прорезал тишину ночи. Чужой свет ворвался в открытую дверь и осветил комнату. Захваченный врасплох, будто поняв опасность, Белинов резко обернулся, как пораженный молнией. Он, может быть, осознал, что к нему устремилась, протягивая руки в отчаянии, с широко раскрытыми от ужаса глазами, прекрасная, как белое видение, его жена, Мария-Нона…

Не сознавая, что он делает, Белинов взмахнул руками в последний раз, как сломанными крыльями, перед полетом в бесконечность… Тень его заколебалась в рамке окна, и вдруг, резким движением, как падающая сосна, он наклонился всем телом, руки оторвались от перил, и он исчез в притаившемся океане ночи… В глазах его блеснул заблудившийся луч, как будто в нем навсегда погас последний, дорогой ему образ.

Луна медленно спускалась в озаренную глубину горизонта. Одинокая звезда угасла за темными уступами гор. Белая фигура женщины в припадке отчаяния лежала на темном фоне ковра. В открытое окно врывалась пронизывающая свежесть. Дул ветер. Было за полночь.

Над морем шел ливень. Громадные темно-серые волны вздымались в мощном дыхании вод. С грохотом обрушивались водяные горы в мятущуюся бездну — над набережными, волноломом и парапетами мостка плескались высокие пенистые струи, разбивались в белые цветы моря и отступали, словно увлекая в бездну отраженные куски потемневшего неба.

Тяжелые массы туч бежали в невидимую даль горизонта.

Дождь заливал террасу. Тысячи капель отскакивали от чисто вымытого цемента и стекали по блестящему мрамору парапетов. Сад шумел в густой сетке дождя. Близкие каштаны качали ветвями с крупными листьями — с каждого листа стекали тоненькие струйки летнего дождя.

Под низкой крышей террасы, озаренные мягким светом, сидели и вслушивались в бунт моря и стихийный плеск дождя двое мужчин и женщина.

Три вечера прошли как во сне под беспокойную игру волн. На коленях женщины лежала книга. Последняя страница прочтена. Книга закрыта.

Как смутный шепот, как мелодия, дрожал голос молодой женщины, склонившейся над строчками. В ошеломляющей музыке дождя и в грохоте моря угасли последние слова книги Камена Роситы.

Двое мужчин молча смотрели в лицо затихшей женщины. Ее взгляд, глубокий и влажный, тонул в смутной, взволнованной дали.

Мгновенно влажные глаза ее как бы улыбнулись.

— Мне кажется, — промолвила она чуть слышно, — что в прошлом больше величия… Наши победы слишком легки перед суровыми испытаниями людей, живших до нас…

— О, — промолвил задумчиво блондин, — это может быть, только маленький отрывок — и не самый суровый — той жизни тяжелой борьбы и испытаний, в которой рождалось настоящее. Тогда отдельный человек был очень одинок… Творцы были одиночками — часто чувствовали себя как животные, затерянные во мраке джунглей, хотя они стремились по своей сущности к подвигу за свой народ, вслушиваясь в зов крови.

— Vae soli — тяжко одинокому! — усмехнулся брюнет.

— Этот недавний мир, — продолжал другой, — мир сурового индивидуализма, упадка и мучительных поисков истины слабыми силами личности, как бы глубока она не была, — уже история. Войны, бури, годами владевшие народами, сделали то историческое чудо — слишком дорого ими оплаченное, — которое возвращает и современного нам человека по-настоящему к его народу и к земле — сильной, свободной, очищенной от болот, прекрасной нашей земле, о которой мечтает верным инстинктом не один из героев Роситы.