Андрей Лазарчук - Целое лето

Глазок Глеб увидел не сразу — он был не в полотне двери, как обычно, а почему-то в косяке.

— Встал, — сказал Глеб.

Надо полагать, его изучали. Изучили. Щёлкнул замок:

— Заходи. И сразу закрой за собой.

Дверь подалась с трудом. Глеб втиснулся в прихожую, закрыл дверь, задвинул щеколду. Огляделся.

— Э, куда дальше-то? — спросил он нарочито невежливым тоном.

Хозяин молчал. Потом раздались тяжёлые шаги. И загорелся свет.

Перед Глебом воздвигся… рыцарь? Робот Бендер? Ничего другого в голову не приходило. Человек был облачён в грубые сплошные латы из оцинкованного железа. На руках были кольчужные мясницкие перчатки. Голову прикрывал шлем, похожий на ведро с прорезью, забранной мелкой проволочной сеткой.

— Ып… — сказал Глеб.

— Стой спокойно, — сказал робот. — Зачем пришёл?

— П-поговорить… У меня ваше письмо.

— Какое письмо?

— Просто письмо… — Глеб полез в карман, достал конверт, подал роботу. Тот не шевелился.

— Открой, — сказал он наконец.

Глеб достал фотографию.

— Вот. Это вы послали…

Пауза. Долгая пауза.

— Севка? Ты, что ли?

— Нет. Я — Глеб. Глеб Всеволодович…

— Вот оно что… — робот поднял руки и стянул с головы шлем. Под ним оказалась обычная голова с длинноватыми редкими седыми волосами и измятым нездоровым лицом. — А я-то уж подумал… То есть ты Севин сын и этой… Маши?

— Да.

Глеб пытался понять, сколько лет этому странному человеку. И не мог. Больше сорока, наверное. Но меньше шестидесяти. Где-то в этом диапазоне…

— Хорошо, подожди меня вон там, в комнате.

Тяжело ступая и погромыхивая, хозяин ушёл, и только сейчас Глеб увидел, что на поясе его висел обрез двустволки.

Он прошёл в комнату. Под потолком горела слабая лампочка в жёлтом абажуре. Все окна были закрыты… Глеб присмотрелся… — да, одеялами. Светло-коричневыми с двумя продольными полосками.

Стоял диван и напротив него стул. Глеб подумал и сел на стул.

Вернулся хозяин. Теперь он был босиком, в растянутых на коленях трениках и бледно-сиреневой футболке.

— Чай будешь? — спросил он.

— Буду, — сказал Глеб.

— Тогда пойдём лучше на кухню. Я только что заварил…

Чай отчётливо отдавал плесенью, но Глеб ничего не сказал. Отхлёбывал, прикусывал печеньем «Целинное», на которое, по предложению хозяина, намазал тонкий слой масла. Масло было свежее.

— И как родители? — спросил наконец хозяин. — Живы?

— Да, вполне, — сказал Глеб.

— В Москве?

— Они развелись. Отец в Москве, мама в Северореченске. Это недалеко от Плесецка. Плесецк — это космодром.

— Поня-атно… А ты здесь?..

— Приехал к бабушке. Только она сейчас в больнице.

— Евдокия Германовна? И что с ней?

— Врач сказал — нарушение мозгового кровообращения.

— Плохо… Но выкарабкается, я думаю. Ты, главное, отцу сообщи, он поможет.

— Он сейчас у неё.

— Так Севка тоже здесь? Как интересно поворачивается…

— Что?

— Ну… жизнь, что ли… Значит, это он ко мне приходил… когда? Вчера, что ли? Или сегодня уже? В общем, недавно… Столько лет — никого, а тут раз, и ввалились толпой… Что-то зреет, старичок… извини, забыл — как звать, ещё раз?

— Глеб.

— Глеб. Глеб… Вроде запомнил. Так о чём я говорил?

— Что-то зреет.

— Ага… Севка, значит, это был, во как. А я его и не узнал. Отъелся на генеральских харчах, гладкий…

— Степан Григорьевич, я вот чего не могу понять… Вы с отцом в одном классе учились?

— Нет, он годом старше.

— Ну, всё равно. Сколько вам лет?

— Так это… Мне — пятьдесят восемь, ему, стало быть, пятьдесят девять…

— И маме тоже?

— Ну да.

— А почему они молодые такие? — спросил Глеб отчаянно, будто прыгая в ледяную воду. — Да и вам… не сказать, что под шестьдесят.

— Хм… А тебе, значит, не рассказывали?

— Ни-че-го. Сегодня стал разбирать старые фотографии — и наткнулся…

— Ну да, ну да… теперь уже не скрыть, конечно… Ни про шестьдесят восьмой год, ни про подвиги наши, ни про «сотку»?

— Да я вообще не подозревал, что… что что-то не так. А сейчас спрашивать — бабушка в больнице, мать не отвечает, отец в каких-то таких делах, что и не подступиться…

— Хорошо. Попробую. Только… только если начнёшь не верить и я это почувствую…

— Степан Григорьевич! Я уже большой мальчик. И я понимаю, что происходит что-то… ну, не совсем обычное. Я понимаю. И я… и мне… в общем, я в это тоже втянут, и мне надо наконец…

— Давай-ка ты заваришь свеженького, а я подумаю, с чего будет правильно начать.