Александр Шалимов - Эстафета поколений

— Неужели среди них нет ни ученых, ни писателей, ни философов?

— Среди тех, кого оживили, ни одного.

— А среди тех, кто еще находится в ваших подземных хранилищах?

— Трудно сказать. Во-первых, нельзя полностью верить документации. Это как с диагнозами: в сопроводительных документах могли написать все что угодно. Аннотации, вероятно, составлялись со слов покойника, или, во всяком случае, с учетом его пожеланий. А едва ли кто-нибудь хотел отправиться в будущее с плохой характеристикой. Вот и получается как с надгробными эпитафиями на старых кладбищах: чем больше написано, тем меньше можно верить. А когда одно имя или только две даты — наверняка кто-то стоящий, но тут нам часто не хватает информации.

— Простите за несколько, может быть, нескромный вопрос; их у вас еще много, профессор?

— На наш век хватит. Криоконсервирование по разным причинам было прекращено в конце прошлого столетия. К тому времени в разных хранилищах их скопилось несколько тысяч. Когда создавали нашу академию, все это собрали в одно место, но при транспортировке кое-что было испорчено, часть уже не годилась для оживления, часть вообще не удалось оживить. Точные сведения вы можете получить в наших архивах, но в целом мы не освоили еще и третьей части имеющегося у нас материала.

— Осталось полминуты, профессор, — шепчет Вил.

— Еще только два вопроса, — говорит с экрана Элина, и Вил чувствует на себе ее быстрый, чуть насмешливый взгляд.

Профессор наклоняет голову в знак согласия.

— Первый: чем мотивируется срок окончания криоконсервирования?

— Это по-разному. Пожелание покойника: некоторые сами устанавливали возможный срок оживления. Успехи медицины: оживить тогда, когда будет разработан надежный способ лечения той болезни, от которой человек умирал. Поэтому очень многих мы пока не имеем права оживлять: не найдены еще радикальные методы лечения их заболеваний. Имеются и другие мотивы…

— И последний вопрос: сколько они в среднем живут, после того как вы их разморозите.

— Пока, к сожалению, немного. От нескольких часов до нескольких недель. Сейчас, например, никого из ранее оживленных уже не осталось. Но мы надеемся, что со временем удастся удлинить сроки их второй жизни и даже попытаемся включить некоторых… в орбиту нашей действительности.

— И вы уверены, профессор, что это необходимо?

— Как эксперимент…

«Она определенно не глупа, — думает Вил. — Конечно, мы все, не исключая и самого профессора, занимаемся тут страшной чепухой. Размораживаем кретинов, которых нам подбросили предки. Ну те еще куда ни шло… Они в свое время и не такие штучки вытворяли. Но мы-то, почему мы тратим на это время и силы? Специальную Академию создали. И зачем только я согласился стажироваться здесь!.. Заинтересовала проблема бессмертия? Ну вот теперь наслаждайся ею… в одном из вариантов двадцатого века».

Интервью окончено. Перед тем как выключить экран, Вил посылает Элине воздушный поцелуй. Кажется, она приняла его. Во всяком случае, пока экран угасал, она не опустила глаз.

— Пора, — говорит профессор.

— Приготовиться, — бросает Вил в сторону экрана операционной.

Стена кабинета отодвигается, открывая белый ярко освещенный коридор.

Сопровождаемый Вилом, профессор неторопливо шагает по коридору мимо вереницы белых дверей, туда, где в ярчайшем свете невидимых ламп ждет оживления ледяная мумия некоего Джима Бокстера, распростившегося с жизнью более ста лет тому назад.

Через несколько часов все было кончено. На столе операционной под прозрачным герметическим колпаком лежал обнаженный человек небольшого роста, худощавый, смуглый, с рыжеватой растительностью на груди и ногах. На вид ему было лет сорок — сорок пять. Лицо какое-то плоское, бледное, почти безбровое, с выдающимися скулами и приплюснутым носом, большие оттопыренные уши, гладко обритая голова, как у всех, кто подвергался криоконсервированию. Глаза его были закрыты, но он дышал глубоко, мерно, и в такт дыханию поднималась и опускалась худая, заросшая волосами грудь.

Все, кто участвовал в операции, собрались вокруг стола, прикрытого прозрачным колпаком. Молча смотрели на возвращенного к жизни.

— Дыхание и пульс нормальные, — наконец негромко произнес кто-то.

Напряженная тишина разрядилась. Заговорили все сразу, перебивая друг друга:

— Он не похож на больного, умершего от рака печени…

— В диагнозе — определенно вздор. Вы посмотрите на его фигуру. Можно подумать, что он до самой смерти занимался спортом.