Катя Саргаева - Полет на Плутон

Я сидела в ванной, из меня текла кровь, и я думала что умираю. Ничего страшнее со мной в жизни еще не происходило. Я отчаянно и в голос просила бога о том что бы это прекратилось. Сквозь дикие рыдания вперемешку со всхлипываниями было непонятно, что именно я говорю, но говорила я громко, периодически срываясь на крик. Гога стоял под дверью в ванную и просил что бы я открыла дверь. Я наотрез отказывалась, я думала, что если он увидит меня такую , то непременно перестанет меня любить, и от этого мне становилось еще страшнее. Минут через двадцать моя истерика перешла в тихий плач без слез и Гога снова начал просить что бы я открыла дверь, я снова отказалась.

— Скажи хотя бы что случилось, я же очень переживаю, — просил он.

— Я умираю.

— Почему ты так решила?

— Я не могу сказать, ты меня разлюбишь.

— Дэдико, Рита, послушай, ты хоть уже и большая, но для меня всегда будешь моей малышкой, и что бы там ни случилось, я никогда тебя не разлюблю, слышишь, никогда.

Я встала из ванны, дернула щеколду и села назад. Гога тут же вошел в ванную. Слезы снова хлынули ручьями. Сейчас он скажет, что я мерзкая и отвратительная и скорее бы я сдохла в этой ванне, чтобы они с мамой смогли выбросить меня на помойку. Я закрыла глаза и приготовились к худшему, но ничего не происходило. Я открыла глаза и посмотрела на Гогу, он стоял в растерянности, и смотрел на окровавленный подол моей юбки.

— Дэдико ты поранилась? Или… что случилось? Откуда эта кровь?

— Оттуда, — сказала я, указывая пальцем на причинное место.

Я снова закрыла глаза и приготовилась к худшему. Первый раз в жизни мне стало стыдно по интимному поводу. Никто никогда не учил меня тому, что у человека есть интимные места, и что о них не следует говорить и показывать их, потому что это неприлично. На то они и интимные места. Лишь однажды в один из моих редких походов в церковь у меня совершенно случайно завязался разговор с одной женщиной, на ней была церковная одежда и я решила, что она служительница церкви. Она говорила о грехе и блуде, а на мне было одето неприлично короткое платье и без рукава. В общем, она подошла ко мне «читать нотации», но то что она говорила, не звучало как нотации. Сначала она спросила, знаю ли я что в такой одежде не принято ходить в церковь и почему. Я ответила что нет, и она предложила мне поговорить на эту тему. Она-то и рассказала мне об интимных местах и о том, что мальчики отвлекаются от мыслей о боге, глядя на эти места, а так же голые ноги и руки. Тогда я решила, что все, что во мне есть женского — грех. Тогда мне было одиннадцать лет, и то была церковь в которой я крестилась, мы переехали на новое место и мне хотелось попрощаться с этой церковью. Прошло два года, все это время в церковь я не ходила и думать забыла о том разговоре. Единственное что засело в моей голове, так это то, что отличает меня от мужчины — грех.

Гога сел рядом с ванной, гладил меня по голове и целовал в макушку.

— Дэ, я очень люблю тебя, ты мне веришь?

Я не слышала Гогу. Я была поглощена своим несчастьем и страхом. А он все пытался выяснить что же произошло. Он спрашивал меня из какого именно отверстия кровь, но я не отвечала. Время от времени он пытался дозвониться маме, но женский голос все время отвечал, что абонент выключен, или находится вне зоны доступа сети.

— Может у тебя месячные? — уже без надежды спросил он, потому что перебрал уже кучу всяких предположений, и ни одно не подошло.

— Что? — переспросила я.

— Месячные, — повторил Гога с проблеском надежды, — ты же знаешь что это такое?

— Нет.

— И с тобой такого раньше никогда не было?

— Нет.

Гога со звуком и с облегчением вздохнул. Потом пытался объяснить, что же это такое, но на полпути понял, что и сам не вполне понимает. Сказал лишь, что все это более чем нормально и вообще происходит с каждой девушкой, и да, я теперь девушка, взрослая. Потом, в очередной раз не дозвонившись маме он позвонил Дяде Олеже.

Дядя Олежа был вторым важным персонажем в моей жизни. Он сам именовал себя так — Дядя Олежа, и все остальные называли его именно так. Несмотря на то, что ему было чуть за сорок, он был Дядей, потому как был он авторитетным и уважаемым бандитами врачом. Он был хирургом-травматологом и работал в МХЦ имени Пирогова. Работал вполне легально и был «заслуженным» хирургом. А в гараже, недалеко от больницы, штопал подстреленных бандитов. Он был замечательным, харизматичным, веселым и очень добрым человеком, но таким виделся он только старикам, слабым женщинам и детям. Для остальных же он был кошмарным сном. Дяде Олеже не стоило переходить дорогу или стоять у него на пути. Закатает в асфальт. В прямом смысле. Он был как удав, тихий и спокойный, выслушивая плохие новости ни один мускул не дрожал на его лице. К нему приносили «усыплять» собак, он брал их на руки, гладил и пел колыбельную, а потом в долю секунды сворачивал им шеи. Вообще это был страшный человек, и я рада тому, что мы с ним никогда не были по разные стороны. Разговаривал он всегда очень громко, так как был подглуховат, но никогда в этом не признавался. Сейчас я хорошо слышала его с Гогой телефонный разговор.