Павел Комарницкий - День ангела

К исходу второго дня я вдруг осознал, что не узнаю мест, где проезжал недавно. Точнее, не запоминаю дороги. Психоблокада, а выражаясь по-простому, заклятье, действовало безупречно.

Я остановился, задумался. Дело становилось всё сложнее.

Ладно, попробуем иначе. Я открыл багажник. Точно. Вот он, моток ярко-красной ленты. Большой моток. Должно хватить.

Я отрезал короткий отрезок, подошёл к придорожному дереву и аккуратно привязал ленточку, так, чтобы была на виду.

К исходу второй недели ленточки были развешаны по всему окрестному лесу. За это время я трижды мотался в Москву - снял деньги со счёта, закупил провизии, взял спальник и кое-какие туристские принадлежности. Да, ещё бритву "Браун", на батарейках, и шнур к ней, приспособленный к гнезду прикуривателя. Я имел представление, во что превращается человек в лесу, и не мог допустить, чтобы моя Ирочка увидела перед собой лесного зверя, нет, хуже - вонючего бомжа. Поэтому я каждое утро аккуратно брился, менял бельё и совершал омовения в Селигере, точно индус, хотя вода постепенно становилась всё холоднее - начался август.

Лента подходила к концу, а результат был нулевой. Может, придумать что ещё?

Я резко затормозил. Дорогу преграждало здоровенное поваленное дерево.

Радости не было, лишь твёрдая уверенность - иначе и быть не могло.

Я оставил машину на дороге, достал из багажника рюкзак. Начал складывать консервы, спальник, надувной матрас, фонарь. Да, чуть не забыл - красную ленту.

Как тогда дед сказал - "можно пешком попробовать, ежели ума негусто"? Вот я и попробую.

– Растёшь над собой, парень!

Дед Иваныч стоял надо мной, смотрел, как я выбираюсь из спальника, рядом жарко дышал верный Казбек. Я не стал отвечать. Не хочешь помочь, так хоть не мешай, и за это спасибо.

– Я к тому, что Тезей - слыхал о таком? - ну вот, покуда по Лабиринту шастал, нитки сплошняком клал. А ты, как человек продвинутый, современный, стало быть, это дело рационализировал. Большая экономия получается.

Зря смеёшься, дед. Грешно смеяться над больным.

Дед смущённо крякнул. Уловил мысль.

– Ладно, Рома, извини. Только кончай красные тряпки по всему лесу развешивать. Этак ты мне волков приучишь, потом сладу с ними не будет.

Я молчал. Что мне до волков?

– Знает она о твоих изысканиях, Рома. Хотел я утаить, каюсь, впервые в жизни совершил служебное преступление, значит. Да разве от них что утаишь? Хоть как старайся, мысли в голове не задавишь.

Я молча сооружал костёр. Некогда мне, дед, неужели не видишь?

Дед снова крякнул.

– Ты вот что, Рома, айда ко мне. Придёт она.

Я медленно сел, опустил руки.

– Когда? - голос хриплый, дрожащий.

– Да хоть сегодня. Как раз дежурство её.

– В сторожку твою?

– Да куда хочешь. Можно и в сторожку, я мешать не буду, уйду. Насмотришься в её глазищи. Может, и все точки расставите, хоть и не верю я.

Я вдруг рассмеялся.

– Послушай, ведь она сегодня дежурит, значит, будет делать обход, или облёт, или что там? Так чего проще, я рядом с базой, в двух шагах. Не пойду я, дед, здесь останусь.

– Ну, как знаешь. Чем гостью угощать-то будешь?

Я молча поднял глаза. Дед снова крякнул.

– Ладно, дело твоё.

Костёр горел, чуть потрескивая. Косые солнечные лучи прочерчивали лесной сумрак, и плывущий меж деревьев дым принимал причудливые очертания - слоился, струился и закручивался маленькими вихрями. На землю спускался тихий вечер.

Где-то в ветвях, почти над головой, захлопала крыльями птица. Я заозирался - крупная птица, глухарь, что ли?

Мощный порыв ветра чуть не загасил огонь, поднял клуб золы, и я закашлялся. Поднял глаза. На крохотной полянке, где я обосновался, в двух шагах дрожало зыбкое марево. Секунда - и воздух словно вскипел, запузырился. Вот и она.

Ирочка стояла, наклонив голову набок, и внимательно, чуть виновато смотрела на меня, теребя на шее хрустальные бусы - свой маскирующий прибор. Я шагнул к ней прямо через костёр, даже не заметил. Как тогда, бухнулся на колени.

– Вот и ты. Ты сказала - до свидания. Я пришёл.

Сияние глаз, в упор.

– Здравствуй, Рома. Не говори ничего. Давай сядем.

Мы сели - я на остатки мелкого хвороста, она на мой спальник. Ирочка села по-турецки, потом перехватила мой взгляд. Усмехнулась, села по-другому, подтянув длинные ноги и обхватив их руками. Крылья развернулись, прикрыли её будто плащом.

– Это я виновата. Ведь я тогда уже почувствовала, за столом. Надо было мне тихо исчезнуть, пока процесс не стал необратим, как говорит мама.