Артур Дойль - Капитан «Полярной звезды». Повести, рассказы

Зовут меня Сосра. Отец мой был верховным жрецом в знаменитом храме Осириса в Аварисе, который стоял на берегу Бубастийского рукава Нила. Я воспитывался в храме и постигал там мистические знания, о которых рассказывается в вашей Библии. А ученик я был способный. Мне не исполнилось и шестнадцати лет, а я уже овладел всеми глубинами наук, в которые меня мог посвятить мудрейший из жрецов. После этого я стал изучать тайны Природы сам и ни с кем своими открытиями не делился.

Многое интересовало меня, но больше всего меня волновала загадка жизни, ей я отдавал все свое время, весь свой труд. Я глубоко заглянул в жизненное начало. Цель медицины состояла в том, чтобы излечить болезнь, когда она развилась. Я же считал, что можно найти средство, которое настолько укрепит организм, что он не поддастся никакой болезни, даже смерть будет бессильна против него. Не стану рассказывать вам о моих исследованиях — в том нет нужды. Да вы вряд ли и поймете. Я проводил опыты на животных, на рабах, на самом себе. И вот наконец я получил вещество, которое, если ввести его в кровь, делает организм неуязвимым для старости, болезней, яда или кинжала убийцы. Правда, человек не обретает бессмертие, но может прожить несколько тысяч лет. Я испробовал раствор на кошке и потом травил ее самыми сильными ядами. Кошка жива и по сей день, она по-прежнему в Нижнем Египте. Ничего таинственного или сверхъестественного в моем открытии не было. Просто я создал химическое соединение, его вполне можно повторить.

Молодости свойственно неутолимое жизнелюбие. Мне казалось, что коль скоро я устранил боль и отодвинул границы смерти, то покончил со всеми житейскими треволнениями. С легким сердцем я ввел себе в вену проклятое вещество. После чего стал искать, кому бы еще даровать долголетие. Был среди моих знакомых молодой жрец храма Тота. Он подкупал меня своей искренностью и преданностью наукам. Звали его Пармес. Ему я и сообщил по секрету о своем открытии, ему и ввел в кровь эликсир. Я полагал, что не обойдусь в долгой жизни без друга и сверстника.

После своего великого открытия я понемногу охладел к опытам, зато Пармес принялся за них с необычайным рвением. Каждый день я мог видеть, как он работает с колбами и пробирками в храме Тота, но он почти ничего не рассказывал мне о том, как подвигается его работа. Между тем я гулял по городу, гордо взирая на горожан: я размышлял о бренности существования и тешил себя мыслью, что пребуду вовеки. Прохожие кланялись мне, ибо слава о моей учености простерлась за пределы Египта.

В то время шла война, и фараон послал войско к восточным границам, чтобы прогнать гиксосов. В Аварис был прислан правитель, который был удостоен царских почестей. Я много слышал о красоте его дочери. Однажды, когда мы с Пармесом прогуливались по городу, мы увидели ее: рабы проносили ее на носилках.

Любовь поразила меня как молния, и сердце мое готово было вырваться из груди. Я едва не бросился под ноги носильщикам. Это была та, о которой я мечтал. Жизнь без нее была немыслима. Я поклялся головой Гора, что эта женщина будет моей. Я поклялся в этом Пармесу. Лицо его от ревности стало мрачнее ночи, и он отвернулся от меня.

Не буду рассказывать вам, как я ухаживал за своей возлюбленной. Оказалось, что она тоже полюбила меня с первого взгляда. Я узнал, что Пармес виделся с ней и даже открылся в своей любви, но я с улыбкой смотрел на его страсть, ибо знал, что сердце Атмы принадлежит мне.

В ту пору в городе свирепствовала чума. Каждый день она уносила жизни, но я без малейших опасений ухаживал за больными. Моя возлюбленная дивилась моему бесстрашию. И я поведал ей свою тайну и умолял, чтобы она позволила мне продлить ее земную жизнь.

«Твой чудесный цветок никогда не увянет, Атма, — говорил я. — Все бренно, но ты и я, а с нами наша любовь переживут гробницу фараона».

Однако она была преисполнена девичьей робости и воспротивилась.

«Во благо ли это? — вопрошала она. — Ведь это будет наперекор воле богов. Если бы великий Осирис пожелал продлить нам жизнь, неужели он не продлил бы?»

Нежными увещаниями я рассеял ее сомнения, и все же она не решалась.

«Это дело не шуточное», — говорила Атма. Она обдумает за ночь, а утром сообщит о своем решении. Уж одна-то ночь ничего не изменит. Она хотела молить Исиду, чтобы та укрепила ее в вере.

С упавшим сердцем, дурными предчувствиями и грустью я ушел, оставив ее со служанками. Утром после жертвоприношения я поспешил к ее дому. На ступенях крыльца меня встретила рабыня. «Госпожа больна, — сказала она, — очень больна». Обезумев от горя, я прорвался сквозь ряды телохранителей и по коридору побежал в покой Атмы. Она лежала на постели, голова застыла на высоких подушках, лицо было мертвенно-бледно, взгляд точно остекленел. На лбу горело воспаленное лиловое пятно. Я понял, что это печать смерти — отметина чумы.