Игорь Винниченко - Да здравствует карнавал

Саша подавленно кивнул и вернулся к своим.

— Ничего нельзя сделать, — сказал он виновато.

— Тряпка, — сказала ему Марина, повернулась и, пройдя сквозь цепь воинов, исчезла в толпе.

— Будем снимать? — мрачно спросил Олег.

Саша лишь понуро кивнул.

Девушка стояла на коленях перед Иеронимом, и тот говорил ей что-то, держа в руках крест. Потом она поднялась и поцеловала крест. Отец Иероним осторожно наклонился и сам поцеловал ее в лоб, после отошел.

— Святой отец! — услышал он из толпы.

Отец Иероним испуганно оглянулся и увидел Густава Паулица. Тот смотрел на него мрачным взглядом.

— Я ничего не могу сделать, Густав, — произнес отец Иероним.

— Вы помните пророчество старого мастера, святой отец? — напомнил ему Густав.

Тот вздохнул и кивнул головой.

— Мы еще будем много страдать за все это, — прошептал он тихо.

— Пророчество будет исполнено, — сказал Густав. — Город Тиммесдорф будет разрушен и исчезнет с лица земли.

— Что мы можем сделать? — вздохнул отец Иероним.

— Я постараюсь спасти хоть что-нибудь, — отвечал Паулиц жестко. — А вы молитесь за нас, святой отец.

И он стал решительно выбираться из толпы.

Марина протолкалась и пошла по безлюдной улице, не очень понимая, куда и зачем она идет. Она горько плакала, бессильная изменить ситуацию, и ненавидела всех вокруг.

— Госпожа! — услышала она и, подняв голову, увидела Густава.

— О, Густав, — простонала она, упав ему на грудь.

Она плакала, и Паулиц осторожно поглаживал ее.

— Господь помилует ее, — говорил он.

Марина судорожно вздохнула.

— Да, — пробормотала она, всхлипывая, — наверное, вы правы…

— Вы должны знать, — сказал Паулиц еще. — Катарина, это дочь моего учителя, мастера Фиделио Лукаса. Она потеряла разум после казни отца.

Марина тяжко вздохнула, утирая слезы.

— Как это ужасно…

— Пойдемте, я провожу вас в гостиницу, — предложил Паулиц.

Марина закусила губу и отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, — я не хочу туда. Я не хочу его видеть!

Паулиц нахмурился.

— Простите, госпожа, — сказал он, — но мне нельзя здесь оставаться. Пока толпа сходит с ума на площади, солдаты барона начинают грабить наши дома. Мне надо идти…

— Не оставляйте меня, — жалобно попросила Марина.

Паулиц вздохнул.

— Хорошо, — решил он, — я помогу вам. Пойдемте.

И они пошли по улице, а за их спинами с Фонарной площади доносился рев толпы.

Там все еще только начиналось.

Отец Иероним стоял, наклонив голову, и в руках его скользили четки. Двое монахов помогли девушке взобраться на поленницу, и там палач привязал ее к столбу. Другой палач стоял в стороне, держа в руках два горящих факела. Какие-то люди укладывали вокруг поленницы вязанки с хворостом, а некий доброхот из граждан поливал их маслом.

Олег снимал их средним планом. Он видел лицо девушки, смиренное и умиротворенное, несмотря на то, что глаза ее были красными от слез, и это так резко контрастировало с лицами в толпе. Опустив камеру, Олег и сам утер слезы, но, закусив губу, продолжал съемку. Кончился завод, и он стал ожесточенно накручивать ручку.

Все было готово. Бургомистр подал знак, и палачи стали зажигать хворост вокруг. Костер быстро разгорелся, и вскоре сквозь рев толпы послышался жалобный крик девушки. Отец Иероним, а следом за ним и все сопровождавшие его монахи стали на колени и запели какой-то религиозный гимн, но его не было слышно за воплями толпы.

На лицах играли блики огня. Испуганный интерес был на лице господина Бомзе. Непреклонная уверенность отражалась на лице барона фон Розендена. Ликование и восторг были на лицах окружавших площадь людей. Они вопили, свистели, радостно орали что-то, возбуждаясь все больше с каждой секундой, и наконец прорвали цепь воинов и хлынули к костру. Там, у самого пламени, они радостно прыгали, размахивали руками и громко хохотали.

Олег едва уцелел в этой вакханалии со своей аппаратурой, но Саша вовремя подскочил к нему с парой воинов, и те прочистили им дорогу. К этому времени барон фон Розенден уже сел на коня и удалился, сопровождаемый стражей, но почетные гости все еще оставались на своих местах. Некоторые из них даже привстали от восторга, другие же, напротив, в ужасе вжались в свои кресла.

— Что, господин бургомистр, — крикнул Саша бургомистру Бомзе. — Вы довольны?

— Конечно, — отвечал тот восторженно. — Эту тварь давно пора было сжечь. Воздух города стал чище после этого костра, мессир.