Джош Малерман - Мэлори [litres]

Они находят Гари недалеко от дома – на заднем дворе заброшенного винного магазина. Олимпия первая его заметила и подала условный сигнал – тронула за плечо.

– Он спит, прислонившись к стене, – шепчет Олимпия.

– Это точно он! – говорит Том.

Арбалет громоздкий. Однако Мэлори семнадцать лет защищалась от мира, она в прекрасной форме.

– Чуть выше, – советует Том.

Он стоит за плечом, помогает прицелиться.

– Еще! – говорит Олимпия, поправляя орудие.

Только бы не промахнуться!

Мэлори готовится попрощаться с прошлым. Закрыть за ним дверь. Запереть замок.

«А ведь Гари оказался прав!» – вдруг думает она.

Человек гораздо страшнее тварей. Жаль, что она и ее соседи ему тогда не поверили.

– Вот так нормально, – говорит Том.

Мэлори спускает курок. Гари не издает ни звука.

– Прямо в грудь! – восклицает Том.

– В самое сердце, – говорит Олимпия.

Они осторожно приближаются к мертвому телу.

– Сдохни, скотина! – говорит Том.

– Том! Что за выражения? – говорит Мэлори, потом добавляет: – Мы не дали ему последнего слова. Поделом: он слишком много говорил при жизни.

Олимпия направляет руку Мэлори к запястью – проверить пульс.

Он мертв.

Дети спят. Сэм тоже.

Вчера они с Мэлори долго обсуждали будущее. Сошлись на том, что не хотят навсегда остаться в Индиан-Ривер, в этом доме, среди этих людей. Сэм поговаривает о возвращении на Верхний полуостров. Путь нелегкий, однако Сэм Волш справится, и Мэлори согласна, хотя дату отправления они пока не обсуждали.

Шесть утра. Еще не рассвело. Мэлори идет на кухню, берет стакан, зачерпывает воду из ведра и пьет.

На кухонном столе – очки из зеркального стекла, которые по проекту Тома соорудили местные умельцы. К Тому часто приходят люди, чтобы расспросить о его изобретении. Сначала Мэлори всех прогоняла, теперь некоторых с осторожностью впускает. Когда она выгнала знаменитую Афину Ханц, та очень обиделась. Потребовала объяснений. Мэлори тогда сказала, чтобы она убиралась подобру-поздорову. Ей крупно повезло, что изобретение сработало и с Томом ничего не случилось. В противном случае…

Мэлори крутит очки в руках. Рассматривает. Решается.

Затем надевает.

Долго стоит перед занавешенным окном, глядя в темноту, потом снимает с крючка куртку и, закрыв глаза, выходит в заднюю дверь.

Уже осень. Под ногами шуршат сухие листья.

Опустив голову, она ждет солнечного тепла. Ей нравится стоять здесь, у могилы. Можно поговорить с мамой. Опустив голову и зажмурившись, Мэлори в который раз рассказывает о Шеннон.

Потом о Дине Воттсе. Когда они все-таки отправятся на север, она обязательно заглянет в Макино-Сити и разыщет человека, который оживил поезд.

И когда она чувствует тепло на склоненной шее, когда первые солнечные лучи озаряют Землю, Мэлори открывает глаза – первый раз за долгие годы смотрит на мир.

Удивительно, какие знакомые краски! Она помнит их, словно старых друзей. У ее ног могила Мэри, усыпанная листьями – желтыми, красными, оранжевыми.

Мэлори поднимает взгляд и видит тварь – в саду, всего в нескольких футах.

Безумная птица с черно-синими перьями (черными, как волосы Мэлори, синими, как ее глаза), взмахивает крыльями.

Пусть кружит сколько угодно, она не долетит до цели.

Вдох. Пауза. Выдох.

Замерев, Мэлори смотрит на тварь. Наблюдает.

А существо, загадочное как сама бесконечность, смотрит на свое отражение. Возможно, оно видит в зеркале вечность…

Тщетно подбирая подходящие слова для описания происходящего, стоя на могиле матери и зная, что отец и дети в безопасности, Мэлори понимает, что только что преодолена некая пропасть, что ничего больше у нее не отбирают, а скорее наоборот – пришли что-то вернуть.

Я неровно дышу к черновикам. Можно сказать – это мой фетиш. Черновики и демоверсии для меня более ценны, чем окончательный вариант. Я считаю, что черновик – это и есть настоящая книга, пусть и небезупречно написанная. До первого контракта с издательством я вообще никогда не переделывал написанное. К тому времени я уже создал двенадцать рукописей и не называл их «черновым вариантом», а считал полноценными книгами – наравне с изданиями в твердой обложке, которые стоят у меня на полке. Я всем давал почитать свои произведения: коллегам-музыкантам, с которыми наша группа «High Strung» гастролировала, друзьям, родственникам, просто незнакомым людям. В девяностые годы мы с Марком Оуэном (мой соавтор, с которым мы пишем песни) делали дубликаты наших кассет (уже и так качества лоу-фай) и рассылали самым близким. Человек двадцать – этого было достаточно. Мы уже считали альбомы состоявшимися. Мы с Марком разослали наши «Bid me off» и «A lot of old reasons» и со спокойной совестью и свежими силами перешли к написанию следующей партии песен. Именно тогда я и прикипел к первым попыткам – когда делаешь что-то наугад и ни на кого не оглядываешься. Вы любите живую музыку? Это ведь тоже своего рода черновик. Это как спектакль. Иногда ритм собьется, иногда кто-то сфальшивит или забудет слова. Такую музыку я просто обожаю.