Владимир Алько: Второе пришествие инженера Гарина

Гарин же видел амфитеатр, полный людей; взволнованные лица… тузы большого бизнеса, политики, репортеры, разодетая буржуазная публика… Взгляды всех устремлены на золоченую дверцу, позади стола президиума… оттуда ожидался человек, да и Гарин сам силился увидеть этого человека (приподнимаясь на своей гидравлической постели), путая свои ожидания с той таинственной живой связью с ним… уже припоминая: вот-вот появится он, небольшого роста, необычайно бледный, с острой темной бородкой, с темными глазами, обведенными тенями. Он остановится… коротко кивнет головой (бородка его станет торчком) и высоким голосом, с варварским акцентом, скажет: «Джентльмены… Я – Гарин… Я принес миру золото…». И весь зал обрушится аплодисментами. Все, как один человек, поднимутся и одной глоткой выкрикнут: «Да здравствует Гарин!.. Да здравствует диктатор!»

Вот то-то была для них жизнь; вот то-то были деяния!

Одновременно у обоих у них вырвалось:

Зоя: «Гарин! Ведь у нас все уже было, было… Лучшего… нельзя и желать. Что же мы медлим? Давай войдем!»

Гарин: «Черт дери! Теперь-то я знаю, как вести дела. Теперь они у меня не соскочат… Зоя, идем же!»

Вдвоем они встали со своих постелей. (Механические зацепы привязных ремней оказались бесполезны). Вдвоем сделали один шаг – в однажды бывшее, что всесильнее самого времени, которому еще надлежит обрести и потерять себя.

Ловушка захлопнулась.

Вновь Зоя бежала неровной, каменистой тропой.

«Ветер валил с ног. Высоко взлетал прибой. Грохотали камни. Сквозь шум океана слышны были выстрелы. Мадам Ламоль и Янсен бежали, прячась за кустами и скалами, к северной бухте, где всегда стоял моторный катерок. Направо черной стеной поднимался дворец, налево – волны, светящиеся гривы пены и – далеко – огоньки танцующей «Аризоны». Позади решетчатым силуэтом, уходящим в небо, рисовалась башня большого гиперболоида. На самом верху ее был свет.

– «Смотрите, – откинувшись на бегу и махнув рукой в сторону башни, крикнула мадам Ламоль, – там свет! Это смерть!».

«Секретарь – самый элегантный человек в Соединенных Штатах – лежал ничком, вцепившись застывшими пальцами в ковер: он умер мгновенно, без крика. Гарин, покусывая дрожащие губы, медленно засовывал в карман пиджака лучевой револьвер. Затем подошел к низенькой стальной двери. Набрал на медном диске одному ему известную комбинацию букв – дверь раскрылась. Он вошел в железобетонную комнату без окон».

«…Едва только Гарин – один в закрытой машине – помчался через центральные улицы города, исчезло всякое сомнение: он вовремя унес ноги. Рабочие районы и предместья гудели стотысячными толпами…».

«…Мадам Ламоль решила драться, все равно никаким ходом не уйти от луча, хватающего с башни на много миль. Луч сначала метался по звездам, по горизонту, описывая в несколько секунд круг в четыреста километров. Но теперь он упорно нащупывал западный сектор океана, бежал по гребням волн, и след его обозначался густыми клубами пара».

«…Зое казалось, что ослепительная звезда колет ей прямо в глаза, и она сама старалась уткнуть стволом аппарата в эту звезду на далекой башне… Должно быть, у всех, кто на борту был свидетелем этой дуэли, остановилось сердце».

«…Гарин выжимал из машины всю скорость ее шестнадцати цилиндров… В пять часов следующего дня его машину обстреляли…».

«…Когда Зоя открыла глаза, перед ней была стена воды, пропасть, куда соскользнула «Аризона». «Это еще не смерть», – подумала Зоя. Сняла руку с аппарата, и руки ее без сил повисли».

«…На четвертый день Гарин добрался до уединенной приморской мызы близ Лос-Анджелеса, где в ангаре висел, всегда наготове, его дирижабль».

Взойдет утро следующего дня. Дирижабль начнет спускаться. С яхты подадут шлюпку. На руле будет сидеть Зоя. Гарин с трудом узнает ее – так осунется ее лицо. Он, как ни в чем не бывало, подсядет к ней и произнесет, с улыбочкой, потрепав по руке: «Рад тебя видеть. Не грусти, крошка. Сорвалось – наплевать. Заварим новую кашу… Ну, чего ты повесила нос?..»

И «Аризона» ляжет на новый курс… навстречу буре, навстречу гибели… с героями этой повести, – разделившими судьбу Сизифа, приговоренного вечно стремить свой камень к вершине, чтобы по достижении – иметь его сброшенным.

Май 1997 г. – апрель 1998 г., 2000 г.