Владимир Яценко - Пленники зимы

Перевожу взгляд на часы: без десяти четыре. Несколько раз давлю на газ: "MAN" ревёт, огрызается, но тут уже я хозяин. Тут уже мне решать, когда и куда нам ехать. Включаю фары, смотрю на снег и опять испытываю сомнение: я – хозяин? Вряд ли.

В моей власти лишь проклинать свой ветер, закинувший меня в это холодное утро в плохо прогретую кабину грузовика. Мои руки расслабленно лежат на руле, я опускаю к ним голову, нашёптываю "Отче наш" и, немного подумав, добавляю уже от себя лично: "Дай мне, Господи, силы прожить этот день достойно". Только после этого опускаю рычаг стояночного тормоза и, будто на санях, плавно трогаюсь с места. К немалому удивлению с первого раза попадаю в створ выезда со стоянки. Обычно мне это удаётся лишь со второй-третьей попытки. Смотрю как мимо, на уровне моих плеч проплывают опоры ворот и думаю, что когда-нибудь их всё-таки снесу. Расстояние между зеркалами и опорами не больше десяти сантиметров. Но всё обходится, выруливаю на улицу Центральную и улыбаюсь.

Мне всегда в этом месте становится весело. Единственную улицу в селе назвали Центральной. А может, причина веселья совсем в другом: как подъезжаю к этому месту, печка, наконец, прогревается и гонит в кабину горячий воздух…

Николай уже ждёт. Чёрным столбиком маячит на фоне выбеленного снегом штакетника.

Жена его – крепкая работящая Любаша, высадила вдоль забора шиповник. Летом красиво: сплошная зелёная стена, а сейчас вот так, голо и холодно – несчастные прутики лишь подчёркивают бедность опустевшего на зиму двора.

Он открывает дверь, впуская следом за собой тысячи кристалликов снега, молча усаживается, горбится, не глядя ни на меня, ни на дорогу, трёт руки и никак не может согреться…

Вижу, как он отчаянно зевает, и сочувственно спрашиваю:

– Опять не выспался?

– Маленькие дети не дают спать, – авторитетно заявляет Николай. – А большие – жить…

– Это в том случае, если всё-таки спал, когда детям требовалось внимание.

– Да ну? – он поворачивается ко мне.

– Ну да! – откликаюсь я.

Это у нас вместо "здрасьте" и "доброе утро". Здесь мы с ним солидарны. Начинать день со лжи – плохая примета. А на "доброе" это утро никак не тянет: на часах – четыре, за окном – метель, а впереди три сотни километров по сельским дорогам.

– Ты это точно знаешь? – не унимается Николай.

– Что такое "точно"? Любое категорическое утверждение ложно, включая и это.

– Вот это да! – оживает Николай. – Сразу чувствуется: образованный человек! В институте учился.

"В трёх, – поправляю его про себя. – В трёх институтах учился. Давно это было. И не всё в этой жизни. Всё проходит, и это пройдёт. И даже наш обычный предрабочий трёп и тот когда-нибудь сойдёт на нет – надоест, и будем молчать, свои сны про себя додумывать… а потом и вовсе разбежимся, и понесёт нас ветер в разные стороны…" – Ну и погодка, – разглядывая в свете фар девственную белизну дороги, замечает Николай. – Пожалуй, в Антонюки придётся самим ломиться. Петрович на своей кобыле до трассы не выберется.

– Лишь бы товарок объехал, и на том ладно будет, – отвечаю. – Если к обеду метель не прекратится, то к вечеру всё занесёт. Не проедем.

Мы разговариваем спокойно, без напряжения. Когда-то, в лучшие времена, сделал я своему сараю капитальный ремонт, поставил импортный двигатель, кабину шумопоглощающим пластиком покрыл. Думал с семьёй на природу выезжать. Туалет, душ, кухня, спальный салон… Отдельный грузовой отсек, чтоб, значит, было куда моторную лодку ставить, – это летом; или парочку снегоходов зимой. Кто же знал, как оно всё обернётся…

– Ну, одну-то ходку успеем, – успокаивает меня Николай.

Он выпрямился и расцепил руки. Вот-вот шапку снимет и опустит воротник. В кабине уже тепло. Через минуту-другую убавлю печку.

– Ненавижу холод, – доверительно сообщает Николай. – Мозги мёрзнут, ничего не соображаю. Вот жара – нипочём. Ведь что такое "жарко"? Потеешь себе в своё удовольствие, и ничего тебе не делается. Организму даже полезно.

– Летом, помнится, ты другое говорил…

– Разве? – он замолкает, думает. – Так то летом…

"Вот именно", – думаю я.

Мы оставляем село позади. Дорога плавно поворачивает и становится поперёк ветра.

Толчки от перебивок снега резко усиливаются. Несколько часов спустя они превратятся в сугробы, и справиться с ними будет не так легко. Кресло колышется вслед за моими подпрыгиваниями на перебивках, пытается гасить мои взлёты-падения.

Всё напрасно.