Юлия Латынина - Клеарх и Гераклея

Четыре вещи непрочны в этом мире: благосклонность народа, любовь женщины, благоволение царя и накопленное богатство.

Вернувшись из Согдианы, Клеарх узнал, что царь отобрал у него право подавать ему воду для омовения рук и передал это право Артавардии, сыну Гобрия.

— В чем же мои упущения, великий царь?

— Ни в чем. Я, однако, не хочу, чтоб тебе завидовали.

Что ж. Беда не приходит одна: пятилетний его сын вдруг захворал и через неделю умер; а вслед за ним от той же хвори или насланной кем-то порчи умерла любимая и единственная жена, дочь Виваны, — остальные были лишь наложницы.

Клеарх прожил в Пасаргадах еще три месяца, покупая поместья и отделывая свой городской дом, а потом отпросился на время к другу, Митрадату, в далекую Фригию.

Митрадат устроил в честь его прибытия большую охоту; явились даже наместники Лидии Автофрадат и Каппадокии Датем.

Датему было за пятьдесят, он был доверчивым человеком и искусным полководцем; наместничество он получил, отличившись в войне против кадусиев. Он покорил столько варваров, начиная с пафлагонца Отиса, что Каппадокия теперь была самым сильным наместничеством в Азии, как некогда Лидия.

В Газиуре, столице Каппадокии, говорили, что Датем — потомок Отаны, и это ему очень нравилось. В Даскилии злословили, что Датем — полускиф, полукариец, и это его очень огорчало.

Датем недавно завоевал Синопу и Керасунт, и в свите его поговаривали, что гераклеоты платили дань Киру и что, кроме того, можно освободить из-под греческого ига подвластных геракдеотам мариандинов.

Но Датем знал, что Митрадат и Клеарх имеют свое мнение о Гераклее, и поэтому приехал к Митрадату, не переставая напоминать себе, что приверженцы покойной царицы называют его полускифом, полукарийцем.

Кроме того, когда Датем брал Синопу, к нему пришло царское письмо, запретившее осаду. Датем высказал по прибытии письма положенную радость и принес положенные жертвы, но город все-таки взял. В Газиуре говорили, что письмо сочинил Клеарх по просьбе царевича Оха.

На пятый день к полудню, когда уже добыли достаточно дичи и собирались сделать привал, Датем увидел на холме дивную лань и погнался за ней. Не догнал, а когда наконец махнул рукой, то увидел, что вся свита отстала, а поспели за ним только двое: Клеарх и Митрадат.

Всадники поехали бок о бок, и Датем стал рассказывать о Гераклее, где недавно умер Архестрат. Власть в городе перешла в руки демократов, и многим из лучших людей, по-видимому, угрожало изгнание.

— Да, — сказал Митрадат, — странное дело. Когда у греков власть получает партия лучших людей, они изгоняют противников, и наоборот. А ведь и в Персии у власти лучшие люди, однако они расправляются не с противниками, а друг с другом. Виндафарна подарил Дарию царство, а вскоре и сам он, и весь род его был истреблен. А между тем семеро родов тогда решили жребием, кому быть первым среди равных, и достанься, например, жребий Отане, царем был бы сейчас ты.

Птицы вспархивали из травы, Датем ехал молча.

Датем. Знаешь ли ты, что сказал Тирибаз, когда царь прислал ему вареного гуся со своего стола? Тирибаз бросил ножку гуся любимой собаке, и она сдохла.

Тут-то Тирибаз улыбнулся, как его дед Вивана, и сказал: «Если съем гуся — умру, если попытаюсь бежать — совершу измену. Смерть почетней измены».

Клеарх. Не думаю, что все так просто. Я ведь знал Тирибаза. Он, как и многие, полагал, что царство стоит на справедливости государя и на верности подданных. И тот, кто нарушит этот договор, гибнет. Стало быть, не съев гуся, Тирибаз погубил бы лишь самого себя. Съев же гуся, он погубил еще и царя, нарушившего справедливость.

Датем ужасно удивился и подумал, что действительно приведенный им пример значит противоположное. А Митрадат сказал:

— Вот я гляжу на гераклеотов и вижу, что у них борьба партий способствует свободе граждан, а у нас — произволу царя. И поистине выходит, как в той басне, когда дубы жаловались Спитаме, что их рубят и жгут, а им в ответ: «Не расти на вас топорище, не нашлось бы на вас и топоров».

Датем. Мы, кажется, заблудились.

Они действительно заблудились и плутали по горам до вечере, пока не вышли к какому-то ручью и саду.

Охотники себя не назвали; хозяин усадьбы, дахик, накормил их, чем мот. В саду росло несколько смоковниц, на верхушке смоквы уже созрели, и Митрадат попросил нарвать их гостям. Но крестьянин был в ссоре с соседями, забоялся и сказал: