Кристофер Прист: Подтверждение (Лотерея)

Я все лучше понимал это, рассматривая острова.

Когда я пришел в себя после операции, мне казалось, что Архипелаг Мечты действительно создан силой моего духа, ведь я изучил его. Я чувствовал, как мое сознание распространяется по нему.

При других обстоятельствах я смотрел бы на это иначе, и мое представление изменилось бы. Ограниченный в свой фантазии, я строил свое детище довольно медленно. Сначала это были просто очертания островов. Потом начали добавляться цвета – холодные, кричащие основные краски, потом их закрыли другие, оживили птицы и насекомые, инкрустировали пустыни, наполнили люди, одели первобытные леса, их бичевали тропические ураганы и глодал грохочущий прибой. Эти воображаемые острова сначала не имели никакого отношения к Коллажо, месту моего духовного возрождения, потом Сери сообщила мне кажущуюся безвредной информацию о том, что Коллажо сам часть этого архипелага. Конструкция мира островов тотчас же изменилась. Коллажо стал частью этого мира. По мере того как продвигалось мое обучение, происходили все новые изменения. Когда у меня развилось то, что я назвал вкусом, я создал острова в соответствии со своими представлениями о морали и этике и наделил их романтическими, культурными и историческими подробностями.

Несмотря на бесконечные изменения, я подробно и окончательно обрисовал концепцию островов.

В действительности, когда смотришь с корабля, все время сталкиваешься с неожиданностями, которые придают прелесть путешествию.

Я был очарован постоянно сменяющимися видами. Острова отличались друг от друга по географическому положению, растительности, степени культурного, экономического, и сельскохозяйственного развития. Одна из групп островов, которая на моих картах называлась Олдаса, была дикой и пустынной – следствие столетий непрерывной вулканической деятельности: берега здесь были черны, утесы из базальта и лавы причудливо изрезаны, курящиеся горы диковинных очертаний – иззубренны и пустынны. В тот же день мы проплыли через группу маленьких безымянных островков и обогнули непроходимые мангровые заросли. Здесь на корабль обрушились тучи насекомых, которые мучили пассажиров, кусая и жаля их, пока корабль не вышел на продуваемый всеми ветрами морской простор. Населенные острова приветствовали нас гаванями, видами маленьких городков и крестьянских дворов, а в портах можно было купить свежие фрукты и еду, чтобы дополнить ограниченный выбор корабельной кухни.

Я провел много часов у поручней на палубе, перед моими глазами проплывали бесконечные картины жизни на островах, и я наслаждался ими во всех смыслах. Это желание зрелищ обуяло не только меня; многие из пассажиров, кого я считал уроженцами мира островов, были захвачены так же, как и я. Острова противились всякой расшифровке; их можно было только узнавать.

Я знал, что никогда бы не смог создать эти острова силой своей фантазии. Такое невероятное многообразие картин и проявлений не может создать никто и ничто, кроме природы. Я открыл острова и поддался их очарованию, но они пришли извне и подтверждали реальность своего существования.

Однако двойственность была. Я знал, что напечатанное на машинке определение моей личности правдиво и, значит, моя жизнь протекала как-то иначе. Чем больше я поражался многообразию, красоте и протяженности Архипелага Мечты, тем меньше я был в состоянии поверить в них.

Если Сери была частью этого восприятия, она тоже не могла существовать.

Чтобы усилить внутреннее ощущение своей реальности, я каждый день читал рукопись. С каждым разом мне становилось все яснее написанное в ней, и моя способность видеть за строчками, понимать изложенное и вспоминать то, что не было запечатлено на бумаге, крепла.

Корабль был средством достижения цели: на нем я совершил еще и внутреннее путешествие. Как только я сойду с корабля в город, который знал под названием «Джетра», я буду дома.

Мое познание метафорической реальности пошло более уверенно и точно. Так я разрешил лингвистическую проблему.

После лечения я вернулся к сознательному существованию именно через язык. Теперь я говорил на том же языке, что и Сери и Ларин. Я никогда не задумывался над этим, ведь то был мой родной язык и я инстинктивно использовал его. То, что я описал его в своей рукописи, само собой разумелось. Я знал, что этот язык был родным для многих, например для Сери, Ларин, врачей и персонала клиники, и что на нем говорили почти по всему Архипелагу. На борту корабля были представлены все наречия этого языка, и книги были изданы именно на нем.