Роберт Сойер - Квантовая ночь

— Правильно, — сказал я. — Некоторые люди за аборты, другие — против. Некоторые верят, что всегда нужно протягивать руку помощи; другие считают, что вы ослабляете людей, ограждая их от необходимости бороться самим. Верно?

Кивки.

— Но Сэм Харрис… кто знает, кто это такой?

— Знаменитый атеист, — ответил Кайл.

— Да, верно; его самая известная книга — «Конец Веры». Но он также написал другую, под названием «Моральный ландшафт», в которой доказывал, что если вы определяете моральные деяния как такие, что способствуют процветанию осознающих себя существ, то существует и такое явление как объективная мораль. Рассмотрим такой сценарий. Вообразим себе мир, в котором каждый человек испытывает максимум страданий; каждый испытывает такую физическую и эмоциональную боль, какую только способны испытать человеческое тело и разум — что-то вроде пребывания в аду или, я не знаю, в Питтсбурге.

Смешки.

— Итак, говорит Харрис, что если мы можем уменьшить эти страдания на самую малость? Что если мы уменьшаем физическую боль с уровня десять из десяти до уровня девять из десяти пускай даже для одного-единственного человека? Будет ли это объективно моральным деянием? Существует ли какой-либо мыслимый контраргумент, система морали, в которой неуменьшение боли может считаться правильным поступком? Да, да, мы можем изобрести сценарий, в котором это игра с нулевой суммой — я уменьшаю твою боль, но боль кого-то другого вследствие этого увеличивается. Однако это не та ситуация, что описывает Харрис. Он сказал, что каждый человек испытывает максимально возможный объём страданий; ослабление боли одного человека никак не может усилить боль другого. Так что в данных обстоятельствах не является ли уменьшение страданий даже одного человека объективно моральным деянием? А уменьшение страданий двоих — это даже лучше, верно? А если вы способны уменьшить страдания каждого, пусть даже совсем чуть-чуть — не будет ли это моральным императивом?

Бориса это не убедило.

— Да, но кто может сказать, какую максимальную боль может испытывать человек?

— Ты смотрел «Призрачную угрозу»?

Некоторые из студентов снова засмеялись, но Борис лишь нахмурился.

— Если что-то может стать немного меньше, оно может стать и немного больше.

— Но не в том случае, когда в чувстве боли задействованы нейроны, — ответил я. — Если все регистрирующие боль нейроны срабатывают одновременно, это максимум. Человеческий мозг — объект конечных размеров.

— У некоторых более конечных, чем у других, — сказала Нина, выразительно глядя на Бориса.

— Так вот, — продолжил я, — о моральном релятивизме мы поговорим позже. Сегодня же я хочу коснуться утилитаризма — а утилитаризм стремится к полной противоположности ада из мысленного эксперимента Сэма Харриса. Утилитаризм — ужасно неудачное название. Оно звучит холодно и расчётливо. Но на самом деле это тёплая, даже любящая философия. Иеремия Бентам и Джон Стюарт Милль были её первыми сторонниками и пропагандистами, и они говорили, что все действия должны быть направлены на достижение наибольшего счастья для наибольшего числа людей. Чем счастливее люди, тем лучше. Чем больше счастливых людей, тем лучше.

Я посмотрел на Бориса, который снова хмурился.

— Товарищ, — сказал я, — у вас несчастный вид.

Нина и несколько других студентов засмеялись.

— Просто это кажется таким своекорыстным, — сказал Борис.

— А, но это вовсе не так, — ответил я. — Бентам и Милль оба ясно выразились на этот счёт. В рамках утилитаризма следует быть нейтральным, оценивая собственное счастье в сравнении со счастьем кого-то другого. Да, эта философия не призывает к самопожертвованию — ты не обязан жертвовать собственным счастьем ради счастья другого. Но если какое-либо действие приводит к тому, что твоё счастье немного уменьшится, а счастье кого-то другого увеличится значительно — то здесь вопросов нет: ты должен это сделать. Ты не можешь ставить свои нужды впереди нужд других людей.

— Расскажите, как это работает в вашем случае, — попросил Борис.

Когда я впервые уехал в университет, то оставил массу своих вещей в родительском доме в Калгари; Хизер сделала то же самое. Но когда умер наш отец, цены на жильё в Калгари пробивали все потолки, и мама захотела найти для себя дом поменьше. Я приехал и избавился от вещей, которые были мне не нужны, а то, что хотел сохранить, перевёз в Виннипег на взятом напрокат грузовике. И, как это случается с коллекцией хлама, которое, как ты считаешь, может когда-нибудь пригодиться, не прикасался к ним с тех самых пор — хотя время от времени отвозил ящик-другой на свалку, чтобы будущим аспирантам-археологам было чем заняться.