Николай Беляев - Спасибо деду за победу [СИ]

— Я от бабули научился, — парировал Пашка. — Она так привыкла, вот и я… привык.

— От бабули… — голос Павлухи-длинного дрожал. — Ты не внучек, а боец Красной Армии!

— И ты боец Красной Армии, — Пашка, кажется, наконец-то обрёл некое спокойствие. — А тот, что в машине, сказал — «стройте солдат».

Длинный осёкся. Внимательно поглядел на Пашку — так, словно видел его впервые. И тут же отвернулся:

— Ребят надо похоронить.

Не особо глубокую яму вырыли тут же, чуть в стороне от деревеньки, под старой берёзой. Земля была мягкой, копалось хорошо — оказывается, сапёрная лопатка годится не только для того, чтобы таскать её на боку, отстранённо подумал Пашка. Он работал совершенно механически, не думая, и, похоже, Павлуха-длинный тоже — судя по его абсолютно безжизненному лицу. Ещё бы — они с ребятами, судя по всему, были подразделением… и сейчас он хоронит не просто их — хоронит часть себя.

— Нам говорили про диверсантов, — не выдержал Пашка. Молчание давило ничуть не слабее, чем понимание того, что они в западне. — Политрук рассказывал, что есть у фашистов команды обученных людей. Из бывших белогвардейцев, предателей. Одетые в нашу форму, с нашим оружием — чтобы устраивать диверсии и сеять панику, если война начнётся…

— Что ж ты сержанту не сказал, — совершенно механически отреагировал длинный. — Надо же было наших предупредить, и других…

— А он бы поверил? — меланхолично спросил Пашка. — Ты вот не поверил. Пока не увидел…

Длинный помолчал. Пашка был кругом прав.

Яма получилась тесная и неглубокая — копать что-то более серьёзное было попросту некогда. Таща на себе совсем лёгкое тело лопоухого Петрухи, Пашка думал о том, какая странная, непредсказуемая и коварная штука — жизнь…

Сколько им было, этим пацанам? Лет по двадцать с небольшим. Кто-то из них хотел учиться, кто-то — строить светлое будущее. Кто-то, наверное — защищать страну. Не будет ничего этого — все они легли в безымянную могилу на третий день войны. На третий из почти полутора тысяч…

Постояв над закопанной могилой с полминуты, они нахлобучили пилотки и побрели к дому. И тут Пашку ждал новый облом — ни одной винтовки не было, видимо, диверсанты просто побросали их в свой грузовик. А вот это уже хреново — Пашка не был уверен, что в случае необходимости сможет выстрелить из реального, боевого оружия, но со своей холощёной «трёхой» он чувствовал себя не в своей тарелке. И тёзке ведь не скажешь — придётся фантазировать, как оказался на фронте с бесполезной железякой. А у длинного вопросы, судя по всему, и без того есть…

И ещё один возникнет прямо сейчас. Потому что иначе можно остаться без ног.

— Слушай, тёзка… Помоги портянки намотать.

Павлуха-длинный ничуть не удивился — видимо, проблема была распространённая. Удивился он, когда Пашка стащил сапоги и остался в чёрных тоненьких носках.

— Чему вас там учат, ленинградские, — проворчал он. — В носочках, как школьники… Внучек, ёлки-палки…

Пашка молча проглотил пилюлю — на этот раз прав был длинный. И не поспоришь ведь. Хорошо, что портянки хоть есть, причём новые.

Под руководством длинного портянки Пашка намотал хоть и не с первого раза, но довольно быстро — минут за пять. Ногам сразу стало уютнее — теперь, кажется, можно и полсотни километров пройти.

Вот только куда?

Бойцы вышли из дома, и Пашка ойкнул: уже достаточно рассвело, и по дороге тянулась вереница людей — видимо, тронулись в путь как раз с рассветом. Скрипели подводы — иногда попадались и они, влекомые понурыми лошадками.

Беженцы…

На реконструкциях они тоже бывали. Но выглядели… и так, и не так.

На тех мирных мероприятиях начала двадцать первого века от бредущих людей не веяло такой тоской и безысходностью.

В основном женщины, мужчин совсем мало. На телегах — старики, дети… Одеты кто во что — в основном в какие-то бесформенные, явно деревенские одежды, замызганные и больше похожие на обноски, женщины почти все в платках, иногда мелькают «городские» пиджаки, какие-то нелепые картузы, ермолки…

Большинство даже не обращало на двух Павлов внимания — некоторые скользили взглядом равнодушно, словно по забору или дереву, и молча продолжали свой путь.

— Мама, смотри, красноармейцы, — раздался детский голосок. Пашка увидел говорившего — мальчик лет семи, в помятом матросском костюмчике и сандалиях — тоже городской, наверное, или приезжий. Его тащила за руку женщина — на вид лет тридцати с небольшим, в ситцевом платье и накинутом на плечи платке, с заплетёнными в недлинную косу тёмными волосами. — Мама, зачем мы уходим? Они же спасут нас от фашистов!