Николай Беляев - Спасибо деду за победу [СИ]

Словно во сне, метрах в десяти перед Пашкой дорога взорвалась пылевыми фонтанами. Из бьющейся лошади выхлестнуло кровавые брызги, кто-то завопил — высоко, нечеловечески. Над дорогой на бреющем пронеслись два истребителя, круто взяли вверх и влево, уходя в вираж…

— Уходи, боец! — заорали Пашке прямо в ухо, толкнул вправо от дороги. Парень сам не понял, как оказался в кювете, вжался в землю, видя перед собой лишь одно — несколько лежащих на дороге тел, испещрённых ярко-красными пятнами…

«Мессершмитты» сделали ещё два захода. Они не бомбили, хотя при очередном заходе Пашка увидел у них под крыльями маленькие чёрные капельки бомб. Судя по всему, два лётчика из сопровождения бомбардировщиков просто развлекались стрельбой по живым мишеням…

Медленно, озираясь, словно не желая осознавать происходящее, возвращались люди на дорогу. Послышался плач, больше похожий на вой. Два мужика молча, деловито, совершенно без эмоций оттаскивали с дороги мёртвые тела, освобождая проход.

Пашка побрёл по обочине. Боевой запал пропал, будто его и не было.

— Пособи, боец, — толкнул его кто-то.

Тот самый, в кепке. Тащит с дороги тело крупного мужчины в парусиновой куртке. Тянет за ноги, куртка задралась, в пыли дороги остаётся кровавый след…

Пашка наклонился было, но мужчина показал глазами на второе тело, чуть дальше — люди, бредя словно сомнамбулы, обходили его.

Девчонка. Молодая совсем, лет восемнадцать, не больше. Легкомысленный сарафанчик в цветочек, голубенький… и красный на груди. Русые волосы растрёпаны, широко распахнутые глаза глядят… уже не глядят в небо.

Тело было невесомым, даже легче, чем у лопоухого Петрухи. Ухватив за подмышки, Пашка легко снёс его с дороги, примостил в кювет. Сел рядом на склон, отстранённо посмотрел на руки, испачканные кровью, смешанной с пылью. Проведя ладонью по лицу, закрыл девчонке глаза. До боли сжал виски.

У этих не будет даже могилы. Некогда — и некому.

Третий. Всего третий день войны. Для меня — вообще первый и неполный. А кажется — прошла уже целая вечность…

Он вытер ладони о бриджи и встал.

Дальше. Вперёд.

Перелесок. Опять поле, метров двести. Впереди ещё один перелесок.

А гул слышен — всё тот же. Канонада… Где мы хоть находимся?

Оп-па… Это что? Неужто наши???

Пашка бессознательно ускорил шаг, виляя меж бредущими гражданскими, потом почти побежал, придерживая бьющий по боку приклад бесполезной винтовки. Вон они, бойцы — прямо меж деревьями, отрыты брустверы, кое-как замаскированные ветками, несколько человек у дороги — с винтовками, подгоняют беженцев… Неужели та самая долгожданная линия обороны?

— Ребята… — Пашка с трудом пытался отдышаться, — кто главный?

Обросший щетиной, но достаточно молодой боец в гимнастёрке с полуоторванным рукавом и халхинголке с незастёгнутым кожаным ремешком махнул рукой куда-то назад:

— Младший лейтенант, артиллерист… ищи, он у моста.

У моста? Значит, долгожданная переправа… и линия обороны.

Перелесок оказался узеньким — и полусотни метров не будет. Дорога вывела на берег не особо широкой речушки, изгибавшейся затейливым зигзагом, что называется — по десять поворотов на версту, и дальше шла на мост.

Мост оказался не особо впечатляющим — на первый взгляд и танк вряд ли выдержит. Деревянный и явно не новый — скорее всего, до войны по нему и не ездило ничего тяжелее полуторки, а сейчас шагали беженцы. Но мост-то важный, это даже Пашка понимал — берега заросли камышом, тут и там обрывчики, хоть и не высокие — но техника вброд не пройдет, даже если река мелкая. И если фашисты выйдут на эту дорогу — а они выйдут, об этой дороге они знают, раз уж по ней прошла полуторка с диверсантами — то мост надо жечь к едрене фене.

Так, а вон видна фуражка — точно кто-то из командиров, может быть, даже тот самый лейтенант-пушкарь.

Воодушевлённый появившейся целью, Пашка рванул к мосту. Да, скорее всего, именно тот командир — фуражка с чёрным околышем, разговаривает с каким-то нескладным долговязым бойцом…

Вот те номер, это ж Павлуха! Догнал, удовлетворённо подумал Пашка.

Вроде чему бы и радоваться, особенно если вспомнить драку во дворе брошенного дома, но всё же единственный мало-мальски знакомый человек… здесь.

— Тащ командир, красноармеец Соколов, разрешите обратиться, — запыхавшись, подлетел он к говорившим, в последний момент вспомнив, что при оружии честь не отдают.

Да, младший лейтенант, один кубик на черных петлицах, шеврон-уголок на рукаве шерстяной гимнастерки, уже изрядно перепачканной. В руках — пулемет Дегтярева, выглядящий у него совершенно не к месту. Молодой, чуть ли не младше Пашки, лет двадцать. Пацан совсем. Махнул рукой — погоди.