Николай Беляев: Спасибо деду за победу [СИ]

Серёга оказался совсем молодым, коротко остриженным парнем, Иванов — чуть постарше, кисть руки перевязана. Они молча напились воды, зачерпывая кружками из стоящего у печи ведёрка, взяли винтовки и вышли. Минут через пять вернулись те двое, что задержали Пашку — длинный, который привёл его в избу, и второй — лопоухий и какой-то несуразный Петруха.

— Павлуха, возьми тёзку, сходите за водой, — сказал длинному комсомолец. — Семёнов, отдыхать. Скоро будем подниматься… Светает.

Тёзку? Ах вот оно что. Получается, длинный — тоже Павел. Ну ладно…

Пашка подхватил видавшее виды жестяное ведро, в котором плескалось на дне не больше кружки, Павлуха-длинный достал из-за печки второе — деревянное. Винтовку! Нельзя оставлять здесь, вдруг кто осмотрит… Пашка уверенно закинул макет на плечо, перехватил одобрительный взгляд длинного. Ну да, здесь с оружием лучше не расставаться.

Он вслед за Павлухой вышел на улицу. Было заметно светлее. Понятно, почему бойцы не идут ночью, хотя по ночам явно безопаснее — темно, хоть глаз выколи, это вам не питерские белые ночи.

Так, погодите-ка. С каким, нафиг, «оружием» не расставаться? Моя пиленая «трёха» годится только как дубинка. А тут — Пашку опять затрясло — стреляют по-настоящему. И убить могут.

Может, сдаться? Немцам?

Тогда можно гарантировать, что останешься жив. Их точно заинтересует смартфон. И у них есть возможность вывезти меня…

Стоп, стоп — Пашка аж головой затряс. О чём я вообще? Как можно сдаваться фашистам, да ещё и с высокими технологиями в кармане?

А вот так. Жить потому что хочется.

Погоди, чувак. Ты что, реально готов жить ТАКОЙ ценой? И ты сможешь после этого ЖИТЬ?

Я боюсь. Боюсь до пота, до дрожи, до, простите, усрачки.

Но ты же хотел стать реконструктором, верно?

Хотел. Но…

Некстати вспомнился старый анекдот про богача и золотую рыбку. «Хочу стать Героем Советского Союза!» И опаньки — ты стоишь с единственной гранатой перед фашистским танком.

«Я же хотел стать героем, но не посмертно!»

Не такой же ценой, правда?

А какой — «такой»? Ты что, считал ТУ войну лёгкой прогулкой, шоу, фестивалем? Думал, тут пьют, веселятся, изредка стреляют по врагам? Ты что, не знал, как жгли Хатынь, бомбили Дорогу Жизни, отправляли евреев в газовые камеры? Ты думал, что наши всегда побеждают? Помнишь хотя бы, как называлась та реконструкция, с которой ты попал сюда?

«Время отступлений и поражений».

Это было. То самое время, когда полегла куча молодых парней. Возможно — вот этих самых. Но разве у кого-то повернётся язык сказать, что они погибли напрасно? Даже здесь, при отступлении?

Этот парень-комсомолец поделился, судя по всему, последней краюхой хлеба — со мной, незнакомым ему человеком, ещё и взявшимся непонятно откуда. Я бы сделал то же самое? Вот не уверен…

Пришли — вот он, колодец-журавель. А деревенька небольшая, домов десять — и брошенная, причём совсем недавно. Может быть, даже вчера. Во дворах развал, всё выворочено, и мёртвая тишина — даже кошек не видно, не то что, скажем, собак. Значит, люди бегут… уже бегут.

Со скрипом пошла вниз деревянная палка с массивным и опять деревянным ведром. Павлуха-длинный наливал уже второе ведёрко, когда Пашка услышал знакомый звук…

— Это что, мотор? — удивился он вслух.

Длинный прислушался:

— Точно… грузовик. И с запада. Вот нечисть, — бросив ведро, он схватил трёхлинейку. — Бежим! Ну? — удивлённо поднял он брови, видя, что Пашка медлит. — Если вместе — отобьёмся!

— Стой.

Пашкины мозги лихорадочно работали.

— Немцы ездят по одной машине? Ты хоть раз такое видел?

— Нет, — озадаченно пробормотал длинный. — Думаешь, наши?

— Ничего я не думаю, просто суетиться не хочу. Если наш дозор увидит машину — что они будут делать?

— Если наша — пропустят, если вражеская — доложат сержанту и откроют огонь.

— Вот и не спеши, — Пашка старался говорить уверенно, но на душе кошки скребли — опять было ощущение чего-то неправильного. — Стрельбы ещё не было. Берём вёдра и идём, вода всё равно нужна.

Длинный посмотрел как-то странно, но всё же долил своё ведро. Аккуратно опустошил колодезное, поставил его на лавку.

Вместе они не торопясь зашагали обратно, но длинный, похоже, заметил, что Пашка жмётся к краю улицы, поближе к плетёным заборам:

— Ты что, трусишь?

— Не по себе немного, — честно признался Пашка. О бесполезной «винтовке» он говорить не стал, хоть и сильно хотелось.

— Всем не по себе, — процедил сквозь зубы длинный. Ведро у него было большое, и он держал руку на отлёте, чтобы оно не мешало идти. — Ничего, сейчас подойдут наши от Минска, погоним эту нечисть так, что чертям тошно станет…