Николай Вихирев: Искатель. 1965. Выпуск №1

Когда профессор и Прингль вошли в отель, под пальмы, Прингль внезапно уронил книгу на маленький столик, словно она жгла ему пальцы. Священник с любопытством взглянул на нее; на переплете сверху было крупными буквами вытиснено следующее двустишие:

Внизу же, как патер обнаружил несколько позже, были такие же предостережения на греческом, латинском и французском языках. Профессор и Прингль вошли в ресторан, испытывая потребность выпить чего-нибудь, вполне естественную после перенесенных волнений и усталости, и Опеншоу окликнул лакея, который принес им два коктейля.

— Надеюсь, вы пообедаете с нами, — сказал профессор миссионеру, но м-р Прингль с улыбкой покачал головой.

— Извините меня, — сказал он, — я хочу пойти куда-нибудь и сразиться с этой книгой и со всей этой историей в одиночестве. Не могу ли я воспользоваться вашей конторой на час или на два?

— Но я думаю… Я боюсь, что она заперта, — ответил Опеншоу несколько удивленно.

— Вы забываете, что там имеется дыра в стекле.

Преподобный Льюк Прингль улыбнулся самой широкой своей улыбкой и исчез во мраке улицы.

— В конце концов довольно странный субъект, — сказал профессор, нахмурившись.

Он был несколько удивлен, увидев, что патер Браун беседует с лакеем, принесшим коктейли, и, по-видимому, о самых интимных делах лакея, потому что упоминалось имя какого-то ребенка, который был уже теперь вне опасности. Он высказывал некоторое удивление по поводу этого факта, недоумевая, каким образом мог священник познакомиться с таким человеком; но патер Браун сказал только:

— О, я ведь обедаю здесь по нескольку раз в год и беседую с ним время от времени.

Сам профессор, обедавший здесь около пяти раз в неделю, подумал, что ему никогда и в голову не приходило беседовать с лакеем, но его мысли были внезапно прерваны вызовом к телефону. Голос, вызвавший его, назвал себя Принглем; это был какой-то заглушенный голос, но вполне возможно, что его заглушали все эти заросли бороды и бакенбард. Того, что он сообщил, оказалось вполне достаточно для установления тождества.

— Профессор, — сказал голос, — я больше не в состоянии выносить это. Сейчас я сам загляну в нее. Я говорю из вашей конторы, и книга лежит напротив меня. Если что-нибудь случится со мной, то это будет моим прощанием с вами. Нет. Не пытайтесь остановить меня. Все равно вы не успеете. Я раскрываю книгу. Я…

Опеншоу показалось, что он слышит отзвук какого-то содрогания, какого-то трепета, какого-то почти беззвучного падения; потом он несколько раз прокричал в трубку имя Прингля, но больше ничего не услышал. Он повесил трубку и, обретя свое великолепное академическое спокойствие отчаяния, вернулся к столу и тихо занял свое место. Затем с полнейшим хладнокровием, словно описывая провал какого-нибудь незначительного фокуса на одном из «сеансов», он рассказал священнику все подробности таинственного кошмара.

— Пять человек исчезли таким невероятным образом, — сказал он. — Каждый из этих случаев необычаен, но случай, который я просто не в состоянии переварить, это случай с моим клерком Берриджем. Он был спокойнейшим существом в мире.

— Да, — ответил патер Браун. — Как бы то ни было, а странно, что Берридж проделал такую штуку. Он был чудовищно добросовестен. Он так старался всегда отделять все дела конторы от всяких своих проделок. Ведь вряд ли кто-нибудь знал, что дома он был большим шутником и…

— Берридж! — вскричал профессор. — Разве вы знали его?

— О, нет, — ответил патер Браун небрежно, — но, как вы заметили, я знаю лакея. Мне часто приходилось ожидать в конторе вашего возвращения, и, разумеется, я проводил часть дня с беднягой Берриджем. Это был большой оригинал. Я припоминаю, как однажды он мне сказал, что хотел бы коллекционировать ничего не стоящие вещи, подобно тому как коллекционеры собирают те нелепые вещи, которые они считают ценными. Вы, наверное, помните известный рассказ о женщине, которая собирала ничего не стоящие вещи.

— Я не вполне уверен, что понимаю, о чем вы говорите, — сказал Опеншоу. — Но если даже мой клерк и был оригиналом (а я в жизни не знал ни одного человека, которого считал бы менее способным на оригинальность), это не объясняет того, что с ним случилось, и уж, конечно, не объясняет случаев с остальными.

— С какими это с остальными? — спросил священник.

Профессор взглянул на него и сказал, отчетливо выговаривая слова, словно обращаясь к ребенку: