Николай Коротеев - Искатель. 1974. Выпуск №3

Вертолет шел на высоте двухсот пятидесяти метров. Устроившись меж летчиком и штурманом, участковый инспектор старший лейтенант Малинка смотрел на землю сквозь стекла пилотской кабины. Рослому худощавому инспектору давно стало неудобно сидеть на корточках. Затекли ноги и ныла согнутая спина, но Пионеру Георгиевичу было не до себя.

Внизу текла вспученная от темной воды река. Наступило второе предосеннее северное половодье, когда от тридцатиградусной жары начала сочиться укрывшаяся под мхом и скудной почвой вечная мерзлота. Паводок бурлил куда резвее весеннего. Река подтопила русло, а из каждого распадка, ключа и ключика в нее стремились рыжие от ила и размытого дерна потоки. Молчаливые от полноводья и напористые, они легко тащили подточенные и сваленные деревца, деревья. Выворотни эти плыли корневищами вперед и походили на жутких уродцев.

Стремнина реки маялась в своем каменном ложе от одного берега к другому, будто в горячке, вскипая грязной пеной, растекаясь пролысинами водоверти над скалистыми завалами подтопленных перекатов, а во вновь явившихся заводях медлительно кружились водовороты. В них пена, сучья и мох образовывали скопления, напоминающие различные галактики, фотографии которых в журналах очень любил рассматривать Малинка.

Только теперь Пионеру Георгиевичу было не до «галактик», вращавшихся в заводях. Произошло нечто несообразное, непонятное. Впрочем, два года жизни в алмазном краю, тишайшие и спокойнейшие, совсем не расхолодили его. Наоборот, по долголетнему опыту он знал, что чем дольше тянется подобное спокойствие, тем неожиданней и коварней может быть происшествие. Бывало такое. И сейчас, задним числом, он как бы припоминал, что последнее время его душу тревожило странное беспричинное беспокойство. Возможно, конечно, и не существовало его, в сердце таилось обычное глухое напряженное ожидание, свойственное часовому на посту, но теперь услужливое воображение подсказывало: не ожидание вероятного и возможного то было, а именно предчувствие.

Машина шла точно над руслом, не срезая углов. На одном из поворотов инспектору показалось: он заметил плотик. Малинка даже руку протянул к локтю пилота, но, разглядев, что он обманулся, стал еще пристальней смотреть вниз. Летчик тоже увидел странное скопление бревен и, тронув старшего лейтенанта за плечо, указал вниз пальцем.

Инспектор поднял глаза, встретился взглядом с пилотом и помотал головой. Летчик понял его, ответил кивком. Тут штурман, сидевший рядом, сунул под нос Малинке планшет с картой и застучал пальцем по целлофану сначала в одном месте, потом чуть выше. На карте в том месте поперек сизой вены — реки — была проведена жирная черта, обозначавшая порог. Штурман снова ткнул пальцем немного ниже и опять в черту, затем показал растопыренную пятерню.

«Пятьдесят километров осталось до порога, — понял Малинка. — До порога, который едва ли перекрывает даже темная вода. Если мы не обнаружим плот и на нем Попова, то за порогом найдем, пожалуй, лишь его труп… Совсем плохо!»

Впрочем, кто может помешать ему пристать к берегу, разобрать плот, пустить бревнышки по течению, а самому податься в тайгу? Да, но, чтобы так поступить, надо иметь очень веские основания. Больше того, преступные причины. Попов, удравший на плоту, уж скоро год, как живет в этих местах, знает — в редкостойной лиственничной тайге, почти голой тундре, укрыться невозможно. В ней не то что человека — консервную банку разыскать можно. Если понадобится, конечно. Так почему же он, совершив что-то, удирает без оглядки? А коли ничего за ним нет — чего бежать? Да еще так… опрометчиво…

Штурман теперь показывал часы и провел пальцем по четверти циферблата.

«Пятнадцать минут лету…» — закивал инспектор.

Они по-прежнему шли на высоте двухсот пятидесяти метров, надеясь, если Попов бросил плот и ушел в тайгу, то, может быть, удастся приметить дымок костра. Хотя каждый сознавал: надежда эта призрачна, но и ее не стоило сметать со счета.