Николай Леонов: Искатель. 1972. Выпуск №3

В конце марта 1945 года фашистские войска стягивались к Вене.

Ночь. По шоссе двигалась большая колонна: танки и бронетранспортеры, грузовики с пехотой и некогда лакированные штабные машины. Изредка ночное небо разрезала ракета, и при ее тревожном свете колонна казалась гигантской гусеницей.

Навстречу колонне быстро шла закрытая черная машина; она единственная двигалась на запад. Иногда ей приходилось выезжать на обочину, казалось, что вот-вот она свалится в кювет, но машина удерживалась на шоссе и упрямо рвалась вперед. Наконец встречный поток поредел, и сидевший за рулем гауптштурмфюрер Пауль Фишбах прибавил скорость. Он свернул на проселочную дорогу, где ему тут же преградил дорогу шлагбаум, и к машине подбежали автоматчики. Но через секунду дорога была уже свободна, и Фишбах двинулся дальше; по линии, видимо, была дана соответствующая команда, так как последующие посты машину не останавливали, а лишь освещали ее номер.

Черные бараки Маутхаузена встретили Фишбаха тишиной, изредка прерываемой повизгиванием овчарок, темноту прорезали лучи прожектора сторожевых башен. В бараках ни огонька, темно и в помещениях охраны, лишь в небольшом домике светится одно окно. У этого домика и остановил машину Фишбах.

Начальник особой команды Маутхаузена, пожилой гестаповец, допрашивал Сажина. В прилипшей к костлявому телу арестантской одежде Сажин лежал в центре кабинета, по полу растекались лужи воды, у стены темнели фигуры охранников. Когда Фишбах вошел, гестаповец завозился в кресле, делая вид, что встает навстречу, и устало сказал:

— Рад вас видеть, гауптштурмфюрер. Приятно, что начальство не забыло о нас.

Фишбах не ответил, лишь вскинул руку в партийном приветствии и, стараясь не замочить сапог, подошел и положил на стол пакет.

— Невозможно работать, — гестаповец кивнул на Сажина. — Один из руководителей подполья, а я не могу задать ему вопрос, падает без сознания, вот-вот подохнет. — Он усмехнулся, вскрыл пакет, прочитал и спросил: — Сколько вы даете нам времени?

Фишбах пожал плечами и отвернулся.

— Торопитесь убрать свидетелей. Да, коллега, после войны… — начал гестаповец.

— После поражения фашизма свидетели ваших преступлений все равно останутся, — перебил его Сажин. Офицеры не заметили, как он приподнялся.

— Убрать! — отдал команду гестаповец.

Сажин встал на ноги, где-то вдалеке громыхнул взрыв, и Сажин еле заметно улыбнулся. Гестаповец заметил его улыбку и потянулся к лежащему на столе парабеллуму, но Фишбах жестом остановил его, и Сажина увели.

— Вы хотите остаться чистеньким? — гестаповец поднялся и застегнул ремень. — Если вас поймают русские, то они не станут разбирать, кто стрелял, а кто лишь командовал. — Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант. — Поднять весь личный состав, начинаем ликвидацию.

Особняк был сложен из огромных гранитных кубиков, которые, казалось, притащил в парк Гаргантюа. И хотя гранит был серый и массивный, особняк производил впечатление светлое и веселое. Большие окна, красная черепичная крыша с подрагивающим от легкого ветра резным флюгером, широкая парадная дверь и ступени к ней — пологие и тоже широкие.

Небольшой парк, ухоженный, но не строгий; газоны аккуратно подстрижены, но сразу видно, что по ним можно ходить, а розы на низких разлапистых кустах разрешается рвать. Решетка, огораживающая парк, витая, тонкая и несерьезная, через нее может перелезть и пятилетний мальчуган.

К полуоткрытым воротам подкатил черный «мерседес», нетерпеливо гуднул, затем сидевший за рулем Пауль Фишбах легко выпрыгнул из машины и сам распахнул ворота. Перед домом, нимало не заботясь о состоянии усыпанной битым кирпичом дорожки, хозяин лихо развернулся, нажал на клаксон, хлопнул дверцей и широко зашагал к крыльцу.

— Привет, отец! — крикнул мальчик лет двенадцати и, минуя ступени, прыгнул с крыльца на газон.

— Здравствуй, Пауль, — Фишбах подхватил сына, пронес его несколько шагов и поставил на землю. — Где Рихард?

Маленький Пауль пожал плечами.

— Если я скажу, что братец играет в футбол, ты все равно не поверишь.