Андрей Жвалевский - Четыре рассказа

Однажды Мика упал в обморок прямо в больнице. Хорошо еще, что из маминой палаты успел выйти. Его деловито, без ненужной паники, привели в чувство и предъявили очень недовольному врачу. Тот после несколько небрежного осмотра сообщил, что опасности никакой нет.

– Вы как часто спите? – спросил врач.

– Часто, – ответил Мика, – стараюсь каждый день.

Врач сухо обматерил его и прописал, во-первых, ежедневный восьмичасовый сон, во-вторых, не меньше одного выходного в неделю. А раз в полгода – двухнедельный отдых подальше от дома. Мика, который уже давно ни с кем не спорил, пообещал выполнить все в точности.

И очень удивился, когда в воскресенье утром врач объявился у него дома. Одет врач был по-походному: камуфляж, кирзовые сапоги и широкополая панама.

– Мы едем на рыбалку, – сообщил он Мике. – Оденьтесь потеплее. И давайте быстрее, нас ждут.

Все слабые доводы Мики о срочной работе, о недописанной серии, о странности происходящего врач даже не стал оспаривать. Они просто пролетели сквозь утреннего гостя, как солнечные зайчики сквозь идеально вымытое окно. Мика еще продолжал спорить, но уже одевался в практичное и теплое. Врач доброжелательно, но нетерпеливо молчал. Рот открыл только раз, когда Мике позвонил Корнилов и стал требовать «как-нибудь ускориться». Врач по лицу Мики понял, что кто-то пытается сбить пациента с пути истинного, отобрал трубку и сообщил:

– Я – Михаил Валентинович, врач Михаила Петровича. Он мне срочно нужен… Нет, отложить нельзя, потому что он может умереть, всего доброго.

Мобильник так и остался у Михаила Валентиновича до конца рыбалки. Он несколько раз звонил, врач проверял – и дал Мике пообщаться только один раз, с мамой.

Мика поначалу дергался, прикидывая, как и когда он будет наверстывать упущенное, но в лодке, куда его усадили бодрые друзья врача, вдруг успокоился. А когда у него – единственного из всех – начался бешеный клев, все мысли о работе вообще выветрились.

И до самого вечера, до возвращения с богатым уловом («Новичкам всегда везет!») Мика словно жил в другой вселенной. Да и по возращении в квартиру он не ринулся к компьютеру, а сел чистить окуньков. Потом жарил их. Ел с аппетитом. За клавиатуру сел только в час ночи, но писать ничего не стал. Вместо этого он перечитал присланное ему задание, нахмурился и набрал Корнилова:

– Не спишь? Ну да, я тоже… Нет, не написал… Слушай, – тут Мика на миг обомлел от собственной наглости, – мне посерийник не нравится, можно, я перепишу? Ну и что, зато лучше будет… А я все равно перепишу…

Где-то

В лабе это называлось «трындеть».

– Потрындим? – предлагал, например, завлаб Коля и хитро косил зеленым глазом.

И все радостно соглашались. Темы были самые разные, от смысла жизни до женских ножек, но, правду сказать, ножки мелькали в разговорах не так уж и часто. Обычно трындели на профессиональные темы. Коля очень любил задать заковыристый вопрос о сути материи, а потом, когда глотки уже сорваны и мэнээсы хватают друг друга за халаты, он неожиданно предлагал решение, простое и изящное. Лёнчик сильно подозревал, что Коля заранее знал все ответы, хотя тот клятвенно заверял в обратном.

Но сегодня они трындели на неприятную тему.

– Мне скоро уходить, – сообщил Коля с нетипичной для себя грустью.

Сотрудники наперебой принялись убеждать, что, мол, что за ерунда, откуда такие панические настроения.

Убеждали неубедительно.

Лёнчик, кстати, даже и не пытался участвовать в этом хоре подхалимажа. Коле пора было уходить. Он все чаще путался в формулах. Стал забывать, как включается установка. А главное – Коля вызывающе посвежел и, кажется, перестал бриться. Этот румянец, этот бьющий через край темперамент, этот внезапный склероз вопили: «Коле пора уходить».

Судя по всему, ему оставалось жить лет двадцать. Максимум, двадцать пять. Через пять лет пребывания в институте он поглупеет настолько, что не сможет взять простейшего интеграла. Еще через десять, выйдя из школы, с трудом станет разбирать буквы и цифры.

И последние шесть-семь лет будут угасанием – ярким, красивым, полным жизненной энергии и безотчетной радости. Смерть как будто даст ему напоследок насладиться жизнью.

– Слушай, – спросил Лёнчик, прерывая водопад фальшивых утешений, – а ты с мамой своей знаком?

Все притихли, укоризненно глядя на Лёнчика. Говорить о маме, о существе, которое тебя убьет? Да еще в такой момент? Это было верхом бестактности. Но Коля даже глазом не повел.