Брайан Олдисс - Теплица

Незнакомец представлялся ей большим, прихотливо изрезанным листом, за которым пряталось что-то слабо шевелившееся. Она пошла за этим листом — маленькая фигурка ее самой придвинулась ближе, как-то сгорбившись, тогда как желтый лоскут и алые лепестки беззаботно упорхнули прочь от одного-единственного дуновения ветерка или времени. Лист обрел упругость и плотность, обернувшись вокруг нее. Фигурка самой Яттмур увеличилась, выросла, и в ней закипела жизнь: внутри потекло молоко, снаружи выступил мед. И для красного цветка не было музыки милее, чем музыка налившегося зеленью листа.

Но все это потускнело. Широкой поступью приблизилась гора. Гора и цветок были противопоставлены друг другу. Гора вытянулась в бесконечность одним крутым склоном, не имевшим ни подножия, ни вершины, ни конца, ни начала: его основание окутывал непроглядный туман, его пик скрывало плотное облако. Чернота тумана и облаков надвигалась, вскоре затянув ее грезы, как жирный иероглиф зла; в то же время новый угол зрения обратил горный склон в символ всей ее нынешней жизни. В лабиринте сознания нет места парадоксам, здесь остаются лишь отдельные мгновения; и в момент появления горы все яркие цветки, лоскуты и зеленая плоть пропали, словно их никогда и не было.

Над настоящей горой прокатился раскат грома, пробудивший Яттмур от ее сна наяву, расколовший все ее картинки.

Она посмотрела в пещеру, на Грена. Тот лежал недвижно. Распахнутые глаза невидяще смотрели перед собой. Сон наяву вразумил Яттмур, и она сказала себе: «Это волшебный сморчок, это он доставил нам все беды. Я и Ларен стали его жертвами точно так же, как и бедняга Грен. Он болен, потому что сморчок терзает его. Он на голове Грена и внутри нее. Я сама должна найти способ победить волшебный гриб».

Понимание отнюдь не равнозначно обретению спокойствия. Подняв ребенка и спрятав грудь, Яттмур встала в проеме входа.

— Я пойду в пещеру толстячков, — сказала она, не особенно рассчитывая на ответ.

Грен все же ответил:

— Ты не можешь нести Ларена в такой ливень. Отдай его мне, и я сам позабочусь о нем.

Яттмур пересекла пещеру, приблизившись к Грену. Хотя свет и был тускл, ей показалось, что гриб в волосах и на шее Грена выглядит темнее обычного. Он явно увеличился, нависнув надо лбом Грена так, как никогда прежде. И внезапный приступ отвращения заставил ее отдернуть уже протянутого к нему ребенка.

Грен бросил на нее из-под нависшего сморчка взгляд, который она не узнала; в нем застыла та смертоносная смесь тугоумия и хитрости, что гнездится в самом сердце зла. И Яттмур инстинктивно прижала Ларена к себе.

— Отдай его мне. Ему не будет больно, — сказал Грен. — Человеческого младенца так многому можно научить…

Хотя его движения теперь и были по большей части замедленными, со своего ложа он вскочил с прежней силой. Яттмур с гневом отпрыгнула, шипя на Грена, выхватив свой нож, распространяя страх всеми своими порами. Она оскалилась на него, словно дикое животное.

— Держись подальше.

Ларен испустил раздраженный писк.

— Отдай мне ребенка, — повторил Грен.

— Ты сам не свой. Ты пугаешь меня, Грен. Сядь снова! Отойди! Отойди от меня!

Но он приближался, делая шаг за шагом до странности плавно, будто его нервной системе приходилось реагировать на приказы сразу двух соперничавших центров контроля. Яттмур подняла нож, но Грен этого даже не заметил. В глазах его застыло неподвижное слепое выражение, словно они были плотно занавешены.

В последний миг Яттмур не выдержала. Уронив нож, она стремглав выбежала из пещеры, крепко прижимая к себе дитя.

Гром прокатился по склону, оглушив ее на бегу. Прошипела молния, ударившая в одну из нитей огромной паутины ползунов, протянутую к облакам откуда-то неподалеку. Затрещав, нить загорелась, но дождевые струи почти сразу же погасили огонь. Яттмур бежала к пещере людей-толстячков, не решаясь даже оглянуться.

И лишь оказавшись у входа, Яттмур осознала наконец, насколько ложными могли оказаться ее опасения. Впрочем, мешкать было уже поздно. Когда она вбежала в пещеру из-под дождевого полога, то и люди-толстячки, и горцы вскочили, чтобы встретить ее.

Грен осел у входа в пещеру и застыл на коленях, упершись ладонями в острый гравий.

Его восприятием завладел полный хаос. Картины громоздились, подобно дымке, танцуя и изгибаясь в его сознании. Он видел растущую вокруг стену, сложенную из крошечных клеток, липкую, словно пчелиные соты. Если бы у него была и тысяча рук, он бы все равно был бессилен оттолкнуть эту стену, спихнуть ее обратно вниз; пальцы быстро покрывались затруднявшим движения клейким сиропом. И теперь стена клеток нависла у него над головой, постепенно опускаясь. Лишь одно отверстие зияло в ней. Выглянув из него, он видел чьи-то тоненькие фигурки, далеко-далеко. Одной из них была Яттмур, стоявшая на коленях, жестикулируя и плача, оттого что он не мог пробиться поближе к ней. Другие фигурки, судя по всему, были толстячками. Еще в одной Грен узнал Лили-Йо, предводительницу прежнего племени. И еще в одной — скорченное, жалкое создание! — он признал самого себя, безжалостно вырванного из собственного убежища.