Брайан Олдисс - Теплица

Отнюдь не смущенный постигшей его собрата катастрофой, перевозивший людей долгоног продолжал свой неспешный спуск.

Он уже преодолел наиболее плотный вражеский строй. Каждый червь был привязан к определенному пятачку земли и не мог поспешить вослед. Они уже не доставали долгоногу до брюха, стали покороче, росли уже не так густо и вскоре появлялись лишь отдельными островками, которых долгоног старался избегать.

Немного расслабившись, Грен ухватился за возможность попристальнее вглядеться в окружавший их сумрак. Яттмур уткнулась лицом в его плечо; у нее разболелся живот, и она более ничего не желала видеть.

Камни и булыжники плотным слоем покрывали землю под ходулями долгонога. Эти обломки некогда принесла сюда высохшая древняя река; старое речное русло петляло по дну долины, и, перейдя через него, путешественники начали новый подъем — на холмы, вообще избавленные от каких бы то ни было форм жизни.

— Позволь нам умереть! — простонал один из толстячков. — Слишком уж страшно оставаться живым в стране смерти. Окрась все кругом единым цветом, великий пастух, подари нам честь за резания своим милым жестоким режущим мечом. Пусть люди-толстячки получат один быстрый короткий удар мечом и радостно уйдут из этой просторной обители смерти! О, о, о, холод жжет нас, ай-йее, холодный долгий холод!

Нестройным хором они подхватили ставший привычным припев своих жалоб.

Грен позволил им стенать, но вскоре, устав от шума, разносившегося по долине таким странным эхом, поднял было палку, чтобы заставить толстячков замолчать. Яттмур остановила его, спросив:

— Разве их стоны не справедливы? Не бей этих людей, ибо я сама готова заплакать вместе с ними. Скоро произойдет то, что должно, и все мы умрем.

Мы ушли за пределы мира, Грен. Здесь может жить одна только Смерть.

— Может, сами мы и вынуждены сидеть без дела, зато долгоноги свободны. Они знают, куда идут, и не пустились бы в путь, чтобы в конце его принять смерть. Ты превращаешься в человека-толстячка, женщина!

С минуту Яттмур молчала, но потом заговорила снова:

— Мне нужны помощь и сочувствие, а вовсе не упреки. Меня мутит, и смерть шевелится в моем животе.

Так сказала она, не зная, что болью, поселившейся в ее чреве, была не смерть, но сама жизнь.

Грен не ответил. Долгоног ровным шагом преодолевал очередной подъем. Убаюканная погребальной песнью толстячков, Яттмур вскоре уснула. Однажды ее пробудил ото сна холод. Скорбный хор молчал; все ее спутники также спали. Второй раз она проснулась, услышав тихий плач Грена, но апатия не ослабляла своей хватки, так что Яттмур вновь предалась однообразным, успевшим надоесть сновидениям.

И когда она проснулась вновь, сознание вернулось к ней одним сильным толчком. Кошмар сумерек был разорван бесформенной красной массой, парящей в далекой темноте. Охнув — сразу и от приступа отчаяния, и от веяния надежды, — она потрясла Грена за плечо.

— Смотри, Грен! — крикнула она, указывая вперед. — Там что то горит! Куда же мы идем?

Долгоног ускорил шаг, словно почуяв близость цели своего долгого перехода.

Разглядеть хоть что-то в окружавшей их тьме было невозможно. Им долго пришлось вглядываться, прежде чем люди сумели наконец определить, что именно лежит впереди. Прямо перед ними тянулась кромка скалы, и по мере восхождения на нее перед людьми открывался прежде скрытый ею пейзаж. Где-то позади скалы светилась гора с тройной вершиной, и именно она горела тем ровным красным светом.

Достигнув гребня скалы, долгоног не без труда взобрался на него, и гора предстала перед ними во всем своем великолепии.

Никакой другой пейзаж не мог бы привести их в такой трепет.

Повсюду безраздельно царили ночь и ее бледноликий брат, сумрак. Все застыло, замерев; лишь холодный ветер невидимкой пробегал по затянутым тьмою долинам, словно робкий странник, застигнутый ночью в руинах неведомого древнего города. Если они и не покинули обитаемый мир, как вначале казалось Яттмур, то мир растительности явно остался позади. Абсолютная пустота, скрытая кромешной тьмой, расстилалась у них под ногами, усиливая легчайший шепот до визга.

И посреди всего этого запустения вздымалась к черному небу гора, высокая и надменная; подножие ее скрывалось во мраке; три ее пика тянулись далеко ввысь, чтобы подольститься к солнцу, чтобы одарить небо своим розоватым теплом и наполнить бликами этого сияния широкую чашу неизвестности под собой.