Брайан Олдисс - Теплица

— Разумный мальчишка! — произнес Грен чужим голосом. — Ты будешь удивительным малышом, чудо-ребенком, и я никогда тебя не оставлю.

Теперь дрожь, колотившая Яттмур, настолько усилилась, что она уже не могла держать младенца ровно. Но Грен низко склонился над ним, встав на колени подле Яттмур, и та уловила исходящий от него едкий, клейкий аромат. Сквозь трепещущую завесу ресниц она увидела, как гриб на лице Грена задвигался.

Сморчок навис над головой Ларена, готовясь упасть. Яттмур не видела ничего другого — только покрытую ноздреватыми спорами мякоть гриба, часть большого камня и одну из пустых тыкв. Ей казалось, что ее дыхание вырывается наружу короткими вскриками, так что и Ларен начал вторить ей, — а пористая масса продолжала медленно скользить по лицу Грена вниз, неохотно и плавно, точно давно остывшая густая овсянка.

— Давай! — крикнул Собрат Йе голосом, не терпящим возражения.

Одним быстрым движением Яттмур прикрыла ребенка тыквенной чашей. Упавший сморчок был пойман в нее и оказался в придуманной Собратом ловушке. Когда Грен сполз набок, Яттмур увидела, как корчится настоящее его лицо, подобно веревке в узлах боли. Свет наплывал, накатывая и отливая вновь, быстро, словно биение сердца, но Яттмур знала лишь одно — кто-то кричит. Прежде чем упасть самой, она так и не различила в крике свою собственную истошную, высокую ноту.

Две горы сошлись вместе, как челюсти великана, и зыбкая, визжащая фигурка Ларена затерялась где-то между ними. Придя в себя, Яттмур одним рывком села, и устрашающее видение растаяло.

— Ну, так значит, ты все еще жива, — сердито молвил ловец-несун. — Будь добра, поднимись на ноги и угомони, наконец, своего ребенка, поскольку мои женщины на это не способны.

Невероятно, но все кругом оставалось почти прежним, как и до обморока, хоть ей и казалось, что блуждание в ночи длилось целую вечность. Сморчок оставался недвижим в поймавшей его чаше, а Грен лежал рядом, лицом вниз. Собрат Йе по-прежнему возлежал на своем камне. Парочка татуированных женщин держала Ларена у своих сухих грудей, безрезультатно пытаясь его утихомирить.

Встав, Яттмур забрала у них младенца, прижав к одному из своих набухших сосков, который он, умолкнув, сразу же принялся потягивать губами. Это мирное ощущение постепенно остановило ее дрожь.

Лишь затем Яттмур подошла к Грену.

Когда она коснулась плеча своего друга и спутника, он обернул к ней лицо.

В глазах Грена стояли слезы слабости. Повсюду на его плечах, в волосах, на лице зияли крошечные бело-розовые точки — там, где стебельки сморчка проникали под кожу в поисках пропитания.

— Его больше нет? — спросил Грен, и голос вновь принадлежал ему самому.

— Взгляни, — ответила Яттмур, придвинув свободной рукой тыкву, чтобы он смог заглянуть в нее.

Долго всматривался Грен в еще живого сморчка, беспомощного и недвижного, лежащего в тыкве, подобно кучке экскрементов. Внутреннее зрение поспешило назад — теперь скорее с удивлением, чем со страхом, — чтобы вновь пережить все, что случилось с Греном после того, как сморчок впервые упал на него в лесу Нейтральной Полосы, все те события, что пронеслись мимо, подобно сну: как путешествовал он по земле и воде, как совершал странные поступки и, самое главное, как овладевал знанием, прежде неведомым его рассудку.

Грен видел, что все, бывшее с ним, происходило под руководством гриба, отныне не более властного и сильного, чем кусок сожженной на углях пищи, лежащей на блюде; совершенно спокойно вспоминал теперь Грен, как поначалу с радостью прислушивался к его советам, как бывал доволен, чувствуя этот новый стимул, ибо он помогал ему преодолевать естественные ограничения. И лишь когда базовые нужды сморчка конфликтовали с его собственными, процесс этот становился злом, буквально выводя его из себя, сводя с ума, — да так, что, действуя по указке сморчка, он едва не пожирал себе подобных.

Все кончено. Паразит побежден. Никогда больше не услышит он гнусавый внутренний голос, бубнящий в его мозгу.

И тогда не радость победы, но одиночество наполнило его. Грен копался в темных коридорах собственной памяти, думая: «Он все же оставил мне нечто полезное: теперь я могу оценить ситуацию, я могу собраться с мыслями, я даже могу вспомнить, чему он научил меня… а он так много знал».

Теперь ему казалось, что, несмотря на все причиненные сморчком беды, тот погрузился в сознание Грена, как в заросший ряской, застоявшийся пруд, а оставил его кипящим жизнью морем, — и уже не с гневом, но с жалостью взирал Грен вниз, в чашу, которую держала перед ним Яттмур.