Петр Бобев - Белый лоцман

Оскаленный закричал от боли, отскочил от врага и кинулся в бегство. За ним последовали остальные самцы, а Белый, задыхаясь от усталости, но гордый своей победой, бросился вслед за ними, чтобы, подчиняясь неписанному закону своего рода, занять завоеванное место вожака.

Увы! Лишь сейчас он почувствовал, как изнурен жестокой схваткой, как ноет его избитое тело. А стадо все удалялось, и, наконец, совсем исчезло из виду…

Он остановился. Все равно ему не догнать их. Он снова остался один, совсем один среди водяной пустыни.

Волны ласково гладили ему спину.

Но как же он забыл! Ведь где-то там, за безбрежной ширью, что горела робкими холодными огнями, на маленьком острове с тюленями осталось существо, такое же одинокое, как и он, существо, которое любило его. И ждало…

И так же как он оставил товарища, послушный первому порыву, так и сейчас, при первом порыве своего чистого сердца, дельфин повернул назад.

Человек проснулся еще затемно, продрогший от предрассветного холода и влаги, которая пронизала все его тело, и огляделся вокруг. Внизу, у подножия островка, собрались тюлени. В стороне от стада, на берег залива с пресной водой, скучилось около десятка престарелых самцов, изгнанных более сильными. Они лежали, распустив все свои мускулы, бездеятельные, с тупым смирением в затуманенных глазах. И лишь иногда, когда усиливался шум драк молодых тюленей, кто-нибудь из них приподнимал голову, но тут же опускал ее обратно на песок, побежденный прежним печальным равнодушием.

«Как и я, — сравнил их участь со своей человек. — Жизнь продолжается, кипит заботами и радостями где-то в стороне, а мы дремлем на голой скале забытые, покинутые».

И старая боль, усиленная этим безнадежным видом и сознанием своей полной беспомощности, снова сдавила ему горло.

До каких пор? Без лодки, без воды! Кто выдержит это!

Хоть бы Белячок показался среди волн. Пусть ненадолго — всего на час — на два. А то оставил его одного… Дельфин есть дельфин. Рано или поздно им все равно пришлось бы расстаться. Не может же он вечно оставаться около него. Эта дружба так противоестественна. Другое дело, если бы ему встретилось какое-нибудь наземное животное, все равно какое. Тогда бы они могли не разлучаться. Тогда — но не сейчас…

Нужно спасаться отсюда! Любой ценой! Хотя и нет лодки, хотя океан кишит акулами — даже если снова придется встретиться с тем страшилищем.

Одиночество страшнее всего.

Но что это там такое?

Неужели счастье все же улыбнется ему? Новая надежда — или новое разочарование, новая насмешка судьбы?

Что там покачивается на волнах? Не бревно ли? А может, сломанная мачта?

Он сбежал вниз и, заслонив глаза рукой от ярких солнечных лучей, пристально вгляделся в океан.

В сотне шагов от прибоя, увлекаемое течением, медленно ползло то, что осталось от какого-нибудь злополучного корабля — сломанная мачта, длиной около десяти метров, обмотанная порванными канатами.

Дерево и веревки! Да ведь это же значит — плот!

Он бросился к наиболее сильно вдающемуся в море мысу, куда направлялась мачта, и ступил в воду, готовый встретить ее.

Сердце его заколотилось от волнения.

Еще! Еще немножко!

Он вошел глубже — дальше уже было нельзя.

А мачта вдруг отклонилась и поплыла параллельно берегу к открытому морю.

Что ж, дать ей уйти? Когда она так близко — дать ей убежать от него?

Нет, нет! Если даже все морские черти ополчатся против него, все равно он не должен выпускать ее из своих рук.

И он бросился вплавь догонять мачту. Тюлени проводили его безучастным взглядом и снова погрузились в дремоту. Вдруг впереди он увидел острый плавник.

Акула! Этого нужно было ожидать!

Он решительно стиснул нож.

Но хищница, как видно, не была голодна, а может быть, почувствовала дерзость пловца. Она сделала около него один круг и повернула в море.

Человек достиг мачты и схватился за нее.

До сих пор все идет хорошо!

А дальше?

Как дотащить ее до берега?

Течение продолжало относить мачту все дальше от острова.

Веревки! — вдруг догадался человек.

И, схватив одну из них, нетерпеливо дернул. Но она оказалась слишком короткой, не больше десяти метров, а до самой близкой скалы их оставалось двадцать-тридцать.

Он срезал другую веревку, привязал ее к первой и, схватив свободный конец, поплыл к острову.

Веревка кончилась метрах в пяти-шести от берега. А мачта продолжала отдаляться. Человек напряг все свои силы. Еще немножко! Еще!