Фёдор Пудалов: Лоцман кембрийского моря

— Куда девалась тайга? — с живейшим интересом воскликнул по-эвенкийски Женя, самый младший и самый скорый на мысль и на поступок.

— Не пойму, — ответил по-якутски Ваня.

— Объясните, Василий Игнатьевич, — сейчас же насмешливо попросил по-русски Сеня. Этот будоражливый парень сильно ревновал к знаниям студента. Годами ненамного старше, а ростом на голову ниже Сени студент.

Солнце било в глаза.

Василий Зырянов не ответил Сене. Он тоже не видел ничего подобного — ни на Печоре, ни на родной Выми, ни на Кавказе, — не мог понять, какая сила выдернула лиственничную тайгу и куда девала. От леса не осталось ни пня, ни веточки, ни даже корней. Все нагорье было изуродовано, земля вспорота корневищами, разодрана и чисто подметена. Это не работа лесорубов и не последствия пожара. Не видно ни пепелинки. Это сделал ветер. Но какой ветер? Взрывной ветер на Печоре, способный погнать плоты против течения, не справился бы с такой работой. Ветер должен был иметь катастрофическую силу… напоминающую о докембрийских ветрах, истиравших горы до самой подошвы…

Семеро в брезентовых рабочих костюмах, с лопатами и кирками на плече, с тяжелыми заплечными мешками и ведрами остановились на перевале перед широкой полосой оголенной земли.

Василий с интересом представил себе, что можно попасть под такой ветер, и не улыбнулся. Вспомнил многозвучную бурю в оркестре Большого театра. Красный бархат на поручнях и сиденьях, золоченые стены и двери. Это была прекрасная буря. Она вызвала в памяти театральные погоды на Выми-реке и на Печоре, где не было на плотах ни оркестра, ни бархата и вместо золоченой ложи скользкие бревна под ногами. Музыкальная буря преобразила тяжелые воспоминания детства в героические.

Очень ощутительно вспомнилось преспокойнейшее кресло, в котором пережил ту оперную бурю накануне отъезда из Москвы. Подумал: «Если вид грозной вершины Хамар-Дабана не понравится моим беспризорникам?.. Вот где реальная опасность», — усмехнулся.

Никакие буреломы и пропасти не угрожали ему так, как изменчивые настроения его рабочих, особенно Сени и Жени. От этих двоих зависело настроение всех. Если этим двоим не понравятся неудобства Хамар-Дабана, они в любой момент уведут всю бригаду — Ваню, Сергея и Андрея.

Шли за Василием по разрушенной местности пятеро беспризорников, не считая пожилого бригадира. Их занимало настойчивое желание поужинать. Воображение их устремлялось к закопченному ведру с пшенной кашей, весело пропахшей дымом, на берегу Байкала. Бригадир Черемных неподражаемо готовил это лакомство, и вся бригада вечером у костра, глядя на ведро, величала кашевара Тихоном Егоровичем. Днем они бывали не всегда такие вежливые.

Солнце било уже в глаза, а Байкал все еще не показывался. И дорогу преградило ущелье шириною до тридцати метров.

Зырянов побежал — высмотреть место для перехода. Вот так — несолидно — начальник вел себя весь месяц. Рабочие степенно подошли к обрыву. Все молча уставились в неглубокую пропасть. Она завалена была лесом, сорванным с нагорья.

Вечерняя каша сегодня будет на берегу Байкала, на месте новой и последней разведки. Начальник объявил это утром, когда вышли, — а Зырянов еще ни разу не снимал поставленную задачу. Нечего было и надеяться на его уступчивость.

Деревья, ободранные, изломанные падением, перемешались, нагромоздились в расщелине. Исполинские лиственницы, очищенные от ветвей, торчали ворохами, вихрами во все стороны. Пробираться через этот завал очень опасно будет или даже невозможно. А как спуститься туда? А выбраться?

Болтливые Сеня и Женя замолчали перед этой картиной.

— Замечательно! — услышали они возглас начальника и с недоумением взглянули на худое, красное от загара лицо и потемневшие, мокрые, развившиеся кудри.

Он вынул карту и сверился с ней.

Льняная прядь смешно спустилась на лоб и прилипла над серыми с зеленью глазами. Чему обрадовался чудак начальник?