Жан Рэй - Черное зеркало

На втором этаже была гостиная, сиявшая новенькой мебелью и поддельным литьем в динанской манере; в ней лекарь проводил свой досуг в безупречном, на его вкус, интерьере.

Он редко принимал там гостей, так как, несмотря на свое солидное состояние и неизменную удачливость, остался, как и прежде, нелюдимым холостяком.

Среди немногих приятелей, кому он охотно отворял врата своего грошового земного рая, был и милейший мистер Сламбер, с которым он познакомился в «Кингфишере».

Мистер Сламбер раньше был педелем в колледже, жил очень бедно и кое-как зарабатывал на пропитание, держа корректуру для третьеразрядных издательств. В таверне он никогда не позволял себе за вечер больше двух пинт эля, а если и выпивал третью, то лишь когда за нее платил Бакстер-Браун.

Говорили, что и дома за ужином он редко отступал от обычного рациона: одно-единственное крутое яйцо или же kipper*<*Копченая селедка ( англ .)>. Поэтому лекарь частенько приглашал его разделить с ним обильное угощение — крепко посоленное холодное мясо или птицу, которые он заказывал себе на дом из ближайшего трактира.

В беседе мистер Сламбер мало чем блистал, если только разговор не сворачивал на один особенный предмет — старинные способы освещения. Бесхитростный и добродушный мистер Сламбер становился несравненным лириком, говоря о свечах, коптилках и лампах Карселя. Вот почему в тусклых глазах отставного педеля Бакстер-Браун стал чуть ли не богом в тот день, когда приобрел у мелочного торговца с Чипсайда длинную высокую лампу из толстого синего стекла, снабженную водяной линзой на медной консоли и излучавшую влажно-зеленый свет.

— Клянусь вам, что это Кантерпрук! — воскликнул Сламбер, вне себя от восторга.

— Кантерпрук?

— Так звали знаменитого мастера-жестянщика, — гордо отвечал мистер Сламбер, — он жил в Боро*<*Боро — разговорное название лондонского района Саутуорк.> около 1790 года и завоевал громкую и заслуженную славу изготовлением таких вот ламп.

Бакстер-Брауну нечего было на это сказать, и с тех пор при каждом визите бывшего педеля лампа Кантерпрука радовала его бесхитростное и мягкое сердце своим нежно-опаловым лунным светом.

Как-то ночью Бакстер-Брауна разбудили некие таинственные волны, предупреждающие нас об опасности.

Уже много лет он не решался спать в полной темноте и оставлял гореть у изголовья маленький ночник с поплавком; его невзрачный желтый огонек тщетно сражался с безмолвными полчищами теней.

Этот крошечный язычок пламени и высветил перед глазами проснувшегося Бакстер-Брауна чью-то фигуру, угрожающе притаившуюся в темноте и готовую напасть; в его лучах бледно сверкнуло длинное лезвие ножа.

Бакстер-Браун увидел, как поднялся зловеще озаренный нож и из мрака, предвкушая его скорую агонию, выступило чье-то лицо, закрытое черной повязкой.

Он почувствовал, что погиб, но тут случилось нечто непонятное.

Нож выпал и, трепеща, вонзился в деревянный пол; из-под маски раздался короткий хрип, а вслед за ним — икающий стон боли и отчаяния, и грозная фигура осела на пол.

Одним прыжком лекарь подскочил к ночному налетчику, сорвал с него черную маску, и вдруг раздался жалобный голос умирающего:

— Простите меня… Я хотел взять Кантерпрука…

Грабитель, умерший сразу вслед за своим жалким признанием, был не кто иной, как злополучный мистер Сламбер.

Лекарь уже стал было гадать, каким чудом приключился этот сердечный приступ, сваливший замертво его бывшего приятеля и спасший жизнь ему самому, как вдруг он увидел Полли.

Она висела в воздухе в футе над ночником, испуская вровень со своей головкой, помеченной тремя крестиками, дымные колечки. Колечки были красивые, толстые и пухленькие, словно сами довольные своей безупречно округлой формой.

Бакстер-Браун сдавленно крикнул и протянул руку к трубке; движение оказалось неловким, он загасил слабый огонек в ночной лампе. Когда он вновь ее зажег, трубки больше не было, зато вся комната пропахла скверным табачным зельем.

Ему не составило труда спасти репутацию мистера Сламбера: спрятав его маску и нож, он оттащил труп за сто шагов от своего дома, на скамейку в сквере.

Эдди Бронкс была бы хороша собой, даже очень хороша, если бы базедова болезнь не придавала ее бледно-голубым глазам несколько пугающее выражение.

Бакстер-Браун познакомился с нею у корнхиллского аптекаря Литлвуда, которому обещал передать свою лабораторию и рецепты мазей.