Жан Рэй: Продается дом

Жан РЭЙ

ПРОДАЕТСЯ ДОМ

Напрасно те, кто судит людей, взывают к божественному милосердию. Они встретят лишь ужас и неотвратимость наказания.

Конфуций. Книга мудрости.

Я не стал бы придавать большое значение этой истории о привидениях, если бы ее не рассказал мне Данстейбл.

Дело в том, что Мейпл Данстейбл считается одним из наиболее ком­петентных демоноведов нашего века; а демоноведением, этой страшной, но значительно обесценившейся в наше время наукой, занимаются очень немногочисленные посвященные. Да и слава Богу!

Он сам назвал эту историю «историей о привидениях наоборот»; это выражение приводит меня в растерянность. Поэтому я оставляю ее в том виде, в котором услышал. Она также интересует меня в некоторой степени потому, что в ней упоминается, хотя и очень бегло, гримуар Штайна.

Но кто же является автором этого жуткого, подтвержденного доказа­тельствами колдовского манускрипта, ставшего, благодаря содержащимся в нем заклятиям и формулам, общим достоянием? Обычно приводят три или четыре таинственных имени, которые ничего не сказали бы читателю, приведи я их здесь. Все, что известно, или, скорее, все, что является обще­принятым, так это сведения о том, что он появился в XVIII веке в Штайне, небольшом швейцарском городке в кантоне Аппенцелль. Именно там доку­мент был гораздо позднее обнаружен Симоном Роуледжем, последователем загадочного доктора Джона Ди, создателя черного зеркала, ставшего гор­достью и несчастьем семьи Уолполов в минувшие столетия.

Послушаем, что говорит Данстейбл о гримуаре Штайна:

«Автор в известной степени переработал труды Альберта Великого, «Ключ» царя Соломона и «Книгу Каббалы», отбросив, как бесполезный остаток, их герметизм, туманность языка, даже их фантастичность, придя в итоге к ясной, четкой и жуткой квинтэссенции. Он приводит формулиров­ки, четкие, словно алгебраические или химические формулы, не оставляя места для разночтений и ошибок. Кому принадлежал этот гримуар? Можно назвать несколько великих имен, ставших известными в истории Француз­ской революции и наполеоновской эпопеи, а также прославившихся позд­нее, вплоть до нашего времени.

Окажись этот гримуар в моих руках, я не колеблясь уничтожил бы его, почувствовав приближение смерти, так как эта необычная рукопись может привести человечество к жуткому концу, причем с гораздо большим успе­хом, чем обычные конфликты.

Случилось так, что я знаю — в общих чертах, — о чем говорится в гримуаре. Этого для меня оказалось достаточно, чтобы лишиться покоя и душевного спокойствия, качеств, так необходимых тому, кто сталкивается с неведомым. Самым жутким разделом манускрипта следует, несомненно, считать ту его часть, в которой автор осмеливается посягнуть на высо­чайшую справедливость, побуждая человека и открыто советуя отобрать у Всевышнего божественный промысел. Речь идет о наказании умерших!

Это именно то, что сделал Меррик.

И Меррик, человек в высшей степени обыкновенный, не смог бы поступить таким образом, не познакомься он с гримуаром Штайна.

Впрочем, я не очень удивляюсь этому.

Флавиан Меррик был вором. Его богатство сделало из него — разу­меется, совершенно незаслуженно — честного человека, но в душе он всегда оставался вором, бандитом. Упрямый, скорее хитрый, чем умный, но обладающий определенным культурным уровнем и весьма злопамят­ный, он оказался человеком, способным завладеть гримуаром Штайна и использовать его.

Случилось так, что я тоже был знаком с Флавианом Мерриком; могу добавить, что мнение об этом человеке знаменитого демоноведа приводит меня в замешательство.

Меррик в те времена, когда я знал его, хотя и не часто с ним встречал­ся, был обычным человеком, авантюристом без особого размаха, тайным биржевым маклером, мелким жуликом, существом, не представлявшим особой опасности для окружающих.

Тем не менее, правосудие заинтересовалось им в связи с одним делом о подлоге и чеках без обеспечения и на несколько месяцев вывело его из обо­рота. Суд состоялся в небольшом городке на севере Франции, где главным президентом суда был господин Ларривьер.

В Париже или любом другом большом городе Флавиан Меррик отде­лался бы условным осуждением; вполне реальным могло быть и полное оправдание, настолько расплывчатые и хлипкие доказательства приводила сторона обвинения. Но нужно учитывать ментальность президента суда Ларривьера. Это был судья старой благородной школы, прямой и непод­купный, применявший закон с исключительной суровостью, для которого смягчающие обстоятельства были пустым звуком. Он исходил из принци­па, согласно которому у любого обвиняемого шансы на невиновность едва достигали жалкой цифры в один процент. Он с гордостью заявлял, что за всю свою карьеру оправдал всего пятерых подсудимых, основываясь на совершенно неопровержимых доказательствах их невиновности.