Жан Рэй: Продается дом

— Вы ничего не слышите, Блом?

— Что касается слышать, господин, то я ничего не слышу, но.

Я тоже ничего не слышал, но.

Ничего не видя и не слыша, не обменявшись ни единым словом, мы оба испытывали страх, жуткий страх.

— Что-то происходит, Блом.

— Да, господин, происходит что-то ужасное.

Мы замолчали; у меня в голове не осталось ни одной мысли, так как нечто неизвестное, но невыразимо жуткое парализовало мой мозг.

Блом проговорил с большим усилием:

— Мне кажется, весь дом трясется от страха!

Действительно, я не смог бы лучше сказать о происходящем: окружав­шие нас инертные предметы, лишенные души и жизни, начиная с пред­метов мебели и кончая кирпичами в стенах старого строения, как будто съежились от ужаса.

Большие настенные часы с маятником замолчали, огонь в печи пере­стал бормотать, казалось, даже свет большой электрической лампочки изменился, потому что она потеряла способность излучать его; тени пред­метов стали черными, словно мрак в глубине бездонной пропасти.

Внезапно на нас обрушилась чудовищная волна темного огня.

Я почувствовал, как все мои мышцы судорожно сжались, язык превра­тился в кусок жесткой кожи, глаза провалились в глазницы.

С огромным усилием Блом заговорил, и его голос доносился до меня словно через толстый слой ваты.

— Там, в огне, старик.

Я не видел ничего, кроме обычных предметов, хотя и отвратительно искаженных, но мне и не нужно было ничего видеть: я знал, что Ларривьер, хотя и невидимый, находится рядом с нами. Ларривьер, выкрикивавший неслышные жалобы, пытавшийся сделать нас свидетелями бесчеловечных пыток, умолявший о помощи.

Но в то же время я ощущал еще чье-то присутствие; кто-то в эти минуты пристально изучал нас взглядом, полным злобы и бешенства. Мои мысли обратились к единственному спасителю, к Богу, и я попытался пере­креститься.

Невероятная боль, пронзившая все мое тело, предупредила меня, что кошмарный враждебный пришелец всеми силами сопротивлялся моему жесту.

Мое запястье, охваченное пламенем, сухо треснуло — кость пере­ломилась, и поднятая ко лбу рука упала, словно наполненная свинцом. Вероятно, Блом подумал о том же, что и я. Я уверен в этом, потому что увидел, как он борется с невидимым противником; его рука медленно, словно она держала невероятно тяжелый груз, поднялась, и он быстро перекрестился.

Весь дом, от крыши до фундамента, задрожал; посуда в буфете раз­билась с отвратительным дребезгом, оконные рамы вывалились внутрь помещения, осыпав нас обломками стекла. В то же время огонь в печи возобновил уютное бормотанье, маятник часов принялся качаться взад и вперед, а свет лампочки распустился, словно перед нами расцвел большой сияющий цветок.

Мы с Бломом, освободившись от дьявольской хватки, тут же занялись делом: нужно было погасить огонь, охвативший кухню».жались в нашем городе, так как через год получили большое наследство, заставившее их переехать в столицу Дофине.

Вероятно, стоит напомнить, что один из отпрысков семьи Буассонов, прощаясь со школьными товарищами, воскликнул:

— По крайней мере, мы не будем жить в доме, где из подвала постоян­но доносятся дикие крики и жалобный плач!

Дом сдали в аренду только через несколько месяцев; на этот раз он достался художнику с замашками ушедшей в прошлое богемы по имени Анатоль Гренель.

Разумеется, если бы что-либо необычное случилось в доме на бульва­ре, Гренель, любитель кабаре, болтливый и тщеславный, как Алкивиад, не стал бы держать сведения об этом в секрете.

Жизнь в доме протекала спокойно, и так могло продолжаться неиз­вестно как долго, если бы художник не встретил однажды в Лилле на выставке своих картин жену Блома. Потерявшая некоторое время назад своего отважного мужа, бывшая служанка открыла небольшое кафе напро­тив выставочного зала. Гренель постоянно посещал это заведение, и когда однажды хозяйка узнала, где живет ее клиент, она рассказала ему о злоклю­чениях профессора Лантельма.

Зерно упало на благодатную почву: Гренель в молодости увлекался оккультизмом и даже сотрудничал с журнальчиком, публиковавшим материалы о спиритизме и метапсихологии. Ему не потребовалось большего, чтобы сесть на любимого конька. Вернувшись к себе и не обнаружив ничего сверхъестественного, он решил спровоцировать потусторонний мир.

Гренель раздобыл традиционный круглый столик, поставил его посре­ди рабочего кабинета судьи и вызвал дух умершего, произнеся необходи­мые заклинания.