Михаил Гаёхо - На ступеньке, бегущей вниз

Мне кажется, ты обманываешь меня, мой мармеладовый. Потому что если ты прав, то по сути своей ты не можешь знать того, о чем говоришь, если я об этом не знаю. Или ты не все говоришь, что знаешь. Не все знаешь, что говоришь. Не говоришь о том, что знаешь, и о том, что не знаешь, не говоришь. Знающий, не говоришь, говорящий, не знаешь. Что говоришь, говоря, не знаешь, зная.

И какая из этих словесных комбинаций может считаться имеющей смысл? И какая действительно имеет место?

И все-таки что-то такое должно быть за пределами нашего мыльного пузыря – эта мысль у меня возникла, и я к ней вернусь. Она кажется мне умной (адекватной, правильной, верной), такая это мысль, что она мне кажется умной. Повторю ее несколько раз, чтоб не ушла незамеченной: «должно быть что-то такое за пределами», «за пределами что-то должно быть таким», «что-то должно быть за», «что-то должно быть где», «что-то должно быть», «чему быть, того не миновать».

Что-то должно быть за пределами – я, кажется, уже говорил об этом – говорил, в смысле думал. А где что-то, там, значит, и кто-то – это не так ли? По-моему, это правильная мысль (умная, адекватная, верная). Но этот кто-то – это не ты, мармеладовый. Хотя усердный делаешь вид, чтобы им казаться, но это не ты. Тот, кто смеялся там в темноте (в темной яме, наполненной крысюками), – я думаю, не он ли. То, как он смеялся – в этом было что-то такое запредельное, – если бы ты слышал, ты бы понял.

Ты обманываешь меня, мой восковой-шоколадный, говоришь одно, потом говоришь другое, говоришь и потом не договариваешь, или договариваешь, но перед этим не говоришь.

А тот, кто смеялся в темноте, – он сказал бы раз навсегда, и не тратя слов, если только мне найти способ, как к нему подойти. Так я думаю (в скобочках – верю).

Молчишь, мой марципановый?

Молчишь – молчи, да и так оно все понятно.

А когда эти фигуры – фигуры тебя, образы тебя – где в одном месте ты стоишь с открытым ртом (приоткрытым, полуоткрытым, открытым для A, И, О, У и других звуков), а в другом – с закрытым, – придут в движение, сменяя друг друга, словно кадры на кинопленке, я что-нибудь от тебя услышу.

Я хотел бы, чтобы оно всё пришло в движение, потому что так, как оно есть, – это ненормально. И тогда я не понимаю, сомневаюсь, думаю, спрашиваю себя – где я? и что я? и каким образом?

Но я заметил, что когда я рядом с тобой, у меня вроде бы возникают те мысли – в виде слов, те слова в виде мыслей, которые, мне кажется, ты сам бы сказал, если бы мог сейчас говорить.

И я спрашиваю тебя: «Этот смешной паноптикум восковых фигур – это то самое хранилище образов внутри нашего мыльного пузыря, отраженных и переотраженных?» Я спрашиваю, как бы обращаясь к тебе, и, подумав, сам отвечаю. Не то чтобы прямо так отвечаю, но возникают мысли.

Мысли – мусор, но среди них попадаются скверные (в последнем слове две первые буквы оказались лишними, но ладно, пусть остаются).

И вот, я думаю, что устроенное так хранилище образов – это было бы слишком примитивно. И оно не должно так открыто себя демонстрировать. Механизм не должен видеть интимных деталей своего устройства. Не должен – в смысле, не может. Кинопроектор, если представить его разумным, не смог бы видеть кадры кинопленки, запрятанной у него в чреве. И компьютер тоже не может видеть – в смысле, не может видеть интеллектуальная программа, которая в нем крутится. Я затрудняюсь сказать, что он конкретно не может видеть внутри себя, но путь рассуждения в целом понятен. Говоря о таких материях, в наше время трудно промолчать о компьютерном интеллекте, даже если не знаешь, что конкретно сказать.

Еще одна мысль (не очевидная, и не имеющая видимого отношения к делу, но пришедшая вместе с первой): не нужно смешивать разные уровни смысла – буквы, которыми написано слово «верблюд» не обязательно должны быть горбатыми.

А третья мысль, самая простая и очевидная, – о том, что того малого количества заготовок (рот открыт, приоткрыт, полуоткрыт) не хватит, чтобы организовать цепочку кадров для поддержания разговора. Даже для пары фраз не хватит.

Так что приходится сделать вывод (еще одна умная мысль), что эти восковые фигуры – они не сами по себе фигуры, а результат какого-то сбоя в работе механизма, который ты мне описал в подробностях, но чего-то недоговаривая. И который, наверное, много сложнее, чем я могу представить.

Но ведь чем-то оно должно кончиться, что скажешь, мой марципановый?

Все молчишь, мой марципан-мандариновый?