Сергей Казменко - Нашествие

- Не называйте меня инспектором. Я уже давно не работаю у вас в Академии, - сказал я.

- Никто не лишал вас этого звания. Но как вам будет угодно, - он пожал плечами и добавил: - Давайте сядем. Мне нужно с вами поговорить. Если вы, конечно, не возражаете.

Мы сели и некоторое время молчали. Я не знал, о чем он хотел поговорить со мной. И не хотел бы знать. Если бы он вдруг встал и ушел, я, наверное, сумел бы выкинуть этот визит из головы и никогда больше не вспоминать о нем. Мне казалось тогда, что я научился забывать. Прошлое осталось в прошлом, и бесполезно ворошить его, если мы все равно не в силах ничего изменить.

- Если позволите, я покажу вам некоторые материалы, - заговорил, наконец, Рубаи.

- Вы уже показывали мне когда-то материалы, - не мог удержаться от колкости я. - И не сказали тогда главного.

- Я стараюсь не повторять прежних ошибок, - вполголоса ответил он, не приняв моего агрессивного тона.

Он расстегнул куртку, достал из внутреннего кармана портативный проектор и положил его на стол передо мной. Я давно не видел таких проекторов. Система "Сэнтал", бог знает, какая древность. Такой же точно, помнится, был у Зигмунда. Рубаи, видимо, так и остался пижоном, помешанным на старинных вещах, подумал я. Впрочем, рано или поздно многие становятся такими, потому что с годами все больше хочется задержать бег времени, зацепиться в своем прошлом за что-то такое, что было бы прочно и неизменно, и рожденные в прошлом вещи дают нам иллюзию такой неизменности. Потому-то и доктор Кастер носит под мышкой свои старинные шахматы. Потому-то и Зигмунд так любил свой необъятный письменный стол. Только мне вот, к сожалению, этого не дано. Потому что я хотел бы навеки забыть свое прошлое.

- Этот проектор, - сказал Рубаи, - принадлежал Зигмунду Бренко, вашему бывшему шефу.

- Принадлежал?

- Да. Он умер четыре года назад.

- Жаль.

Мне действительно было очень жаль старика. Он, в сущности, ни в чем не был виноват передо мной. И то, что после Кабенга я не пожелал его больше видеть, объясняется, конечно, не внезапной личной к нему неприязнью. Просто мне невыносимо было встречаться хоть с кем-то, связанным в памяти с тем временем. И с Кеем Рубаи в том числе.

- Да, жаль. Он работал до самых последних дней, - в голосе Рубаи послышалась укоризна. Он помолчал, потом сказал: - В памяти этого проектора содержатся уникальные материалы. Вам следует с ними ознакомиться.

- Я не занимаюсь историей Нашествия, - буркнул я.

Я вел себя глупо и прекрасно понимал это. Не мог же я, в самом деле, надеяться, что Академик Рубаи, прилетев ко мне в эдакую даль, обидится, встанет и уйдет. Обидеть его, конечно, я мог. Но вот имел ли на то моральное право? Вряд ли - даже если и не хотел касаться ничего, что напоминало бы мне о прошлом.

- И все-таки взгляните, - Рубаи не обратил внимания на мой демарш. История иногда удивительным образом прорастает в современность. А те материалы, которые записаны в этом проекторе - это не только история.

Я нехотя пододвинул проектор к себе, просмотрел каталог.

Зигмунд всегда отличался чрезвычайной аккуратностью. И точностью в формулировках. Даже без просмотра самих материалов было ясно, о чем идет речь. Против моего ожидания, материалы эти практически не касались вопросов, которыми в свое время занимался наш отдел. Казалось, Зигмунд намеренно выкинул из памяти все, что было хоть как-то связано с Нашествием, с тем Нашествием, которому мы пытались противостоять, и причины которого были, наконец, раскрыты и устранены. И я не сразу понял, что мне не казалось это, что это было действительно так. Зигмунд устранил из памяти проектора все, что могло бы быть объяснено с новых позиций в понимании Нашествия, все, что хоть в малой степени могло иметь к нему отношение. И удивительным образом выявились при этом явления, которые до сих пор оставались необъяснимыми. Оказывается, с самого момента катастрофы на Кабенге, с того времени, когда были обнародованы все материалы о Нашествии и приняты решения, позволявшие, казалось, забыть об этой угрозе, Зигмунд почти три десятилетия в одиночку, поскольку единомышленников у него не осталось, собирал и систематизировал материалы обо всех явлениях, по-прежнему не находивших объяснения и таивших поэтому потенциальную угрозу для человечества. Забыв обо всем на свете, я просматривал собранные им материалы, и постепенно в душу мою прокрадывался такой знакомый прежде и такой, казалось, прочно, навсегда позабытый холод, за которым, я знал это, шел по пятам страх. Я чувствовал, как этот страх, страх перед неведомой угрозой, что исковеркал мою жизнь, постепенно зреет в душе, и понимал, что не будет мне больше покоя, как бы ни хотелось мне все позабыть и оставаться в стороне. Потому что за всеми этими материалами, каких бы смутных вопросов они не касались, где-то там, в далеком и еще неопределенном будущем снова увидел я тень зловещего предела Зигмунда.