Журнал «Если» - «Если», 2011 № 01

Фрэнк пошел за ней. Была темная тихая ночь, и звезды словно бы парили вокруг Дотти светлячками.

— С Уорреном все в порядке?

— Я за ним ухаживаю. Конечно, с ним все в порядке.

— А как же ты?

— Я? Со мной все нормально. Это ведь не я…

— Я не то имел в виду, Дотти. Я хотел сказать…

— Я знаю, что ты хотел сказать. — Она пожала плечами, вздохнула. — Когда люди видят нас вдвоем, когда замечают, как предан мне Уоррен…

— То недоумевают?

— Наверное, да, — Она снова пожала плечами. — Я просто была девушкой, которая хотела лучшей жизни. У меня хорошо получалось в спорте. Я отличная пловчиха и мечтала, как поеду на Олимпиаду и завоюю медаль. Но к тому времени, когда выросла, олимпийцы уже не использовали собственные конечности, и в венах у них уже не было ничего, похожего на нормальную человеческую кровь. Поэтому со временем я обнаружила, что лучший способ найти постоянную работу — устроиться на подобный корабль. Я прыгала с трамплина. Я следила за бассейнами в спасжилете. Я учила мертвых и живых плавать — во всяком случае, барахтаться и не тонуть. Сам знаешь, каково это, Фрэнк. Не такая ужасная жизнь, пока можешь мириться с крошечными койками-трубами и бесчисленными коктейлями под бумажными зонтиками.

— На каких кораблях ты плавала?

— Ну… — Она смотрела на убегающую воду. — По большей части я работала на «Умелой Мэри».

— Это не тот, где половину экипажа убило, когда загорелся реактор?

— Его побратим. А однажды появился Уоррен. Тогда он выглядел гораздо лучше. Нам постоянно твердят, что технологии вот-вот сделают следующий шаг, но смерть была не слишком добра к нему.

— Ты хочешь сказать, что находила его привлекательным в ту пору?

— Нет, не совсем. Я, скорее… — Она замолчала. Небольшое устройство у нее на запястье запищало. — Мне надо идти к нему. Ты бывал в каюте вроде нашей, Фрэнк? Хочешь пойти со мной?

— Ух ты!

Золото. Стекло. Бархат. Все либо ослепительно твердое, так что боишься порезаться, либо такое мягкое, что проваливаешься. Фрэнк все это видел раньше, но сейчас не время говорить об этом. Выбивался из стиля только большой белый аппарат, тяжело расположившийся и гудевший подле заваленной подушками и подушечками кровати.

— Мне надо только проверить…

Выглядело так, словно Дотти изучает содержимое гигантского холодильника, когда она открыла одну из хромированно-эмалевых дверец и наклонилась внутрь. Пахнуло изнутри остро — холодком тухнущего мяса. Оттуда даже хлынул тот же безликий аквариумный свет, а еще Фрэнк мельком увидел что-то вроде судков с говядиной и цветных пакетов сока, хотя самым большим предметом на полках был сам Уоррен. Голый, он лежал, раскинувшись так, что Фрэнку хорошо были видны худые серые ступни, безволосые, в голубоватых венах ноги, живот в щербинах и шрамах, гениталии, как скукожившийся по зиме плод. Он выглядел не столько мертвым, сколько высосанным досуха. Но гораздо больше пугало пустое место на полке рядом с ним, явно сконструированное под еще одно тело.

— Порядок, — с той же усталой нежностью прошептала Дотти.

Она коснулась одной штуковины, другой — судя по виду, это были трубки капельниц. Что-то вспыхивало, что-то пикало. Потом раздался плюх, и хотя Фрэнк не смог бы определить, что именно его издало, но невольно отвел взгляд. Он услышал, как дверца захлопнулась.

— К утру будет как новенький.

— Ты ведь не ложишься к нему туда?

— Я его жена.

— Но… Господи, Дотти. Ты красавица!

Теперь или никогда. Он сделал шаг к ней.

— Ты не можешь так растрачивать свою жизнь…

На мгновение показалось, что эта чересчур прямолинейная уловка действительно сработает. Дотти не отступила, и взгляд ее золотых глаз был далеко не враждебным. Потом, когда он потянулся к ее щеке, она слабо взвизгнула и скорчилась на длинноворсовом ковре, потирая место, которого его пальцы даже не коснулись. Ее словно бы ужалила пчела.

— Прости, Дотти. Я не хотел…

— Нет, нет. Дело не в тебе, Фрэнк. Во мне. Ты мне нравишься. Я хочу тебя. Ты мне больше чем нравишься. Но… Ты слышал про импринтинг?

— Мы все…

— Я имею в виду буквально. Импринтинг, — это то, что происходит в мозгу цыпленка, когда, едва вылупившись, он впервые видит свою мать. Это инстинкт, это встроено, это известно уже столетия. То же самое в какой-то степени имеет место и у более развитых видов. Так можно заставить утенка следовать за первым объектом, который он увидит в жизни, пусть даже это будут галоши.