Андрей Лазарчук: Гиперборейская чума

Один о. Георгий не принимал участия во всем этом. Сабуровский батюшка как-то враз постарел, осунулся и улыбался только детям — да и то лишь, когда замечал их. Иногда он приходил к Крониду Платоновичу, и они подолгу спорили — после чего священник казался еще более подавленным. Попадья под большим секретом рассказала товаркам, что однажды ночью батюшка внезапно воскликнул: «Да какое же я право имею благовествовать прежде Христа?» — после чего поднялся и молился до рассвета…

Эпилог

Прошло больше месяца. Крис постарел и ссутулился. Он перестал бриться, и щетина перла седая. Хасановна пыталась его воспитать, но у нее ничего не получилось.

Он знал, что лучше бы пить, — но пить не мог и даже почти не курил, целыми днями бродя по бульварам. У него появилось новое любимое местечко на Страстном. Там можно было сидеть подолгу на белом пластмассовом стуле, за белым пластмассовым, уже надломанным с краю столом, понемножку пить пиво, заедать чипсами — и даже не глазеть по сторонам.

Люди медленно и легковесно пролетали мимо, совершенно ненужные и пустые.

Впервые в жизни он перестал их чувствовать. Это было как внезапная глухота. Поначалу — даже не страшно…

Он сидел там, когда зазвонил телефон. Лень было лезть в карман — лень и противно.

— Дядя, — сказала девочка, доедающая сосиску, — у тебя тамагочи обкакался.

Но это была Хасановна.

— Приходите, — сказала она, и голос был испуганный и обрадованный одновременно.

— Что такое?

— Гости.

— Клиенты? Я не принимаю. Гоните в шею.

— Гости. Настоящие…

Крис оставил недопитое пиво, подмигнул девочке и пошел вниз по бульвару.

За месяц квартира опустела. Альберт снял под офис «Аргуса» один из кабинетов своего бывшего НИИ, перевез туда технику, в том же направлении укатились Рифат и Нинка-Впотьмах, из старой команды лишь Паша Бурчало, переименованный за полное отсутствие растительности в Ёжика, заходил, пил чай с Хасановной и мечтал попасть к Крису в обучение. Но и он понимал, что если это и произойдет, то не скоро.

Дверь вновь не запиралась.Слышались голоса.

На кухне сидели трое, уже вполне навеселе. Панкратов — в джинсах и не слишком свежей белой майке с плейбоевским кроликом на груди, и Марков с Терешковым — оба в безрукавых тельняшках, Терешков дочерна загорелый, плечи пятнистые, Марков не по-летнему бледный. Оба казались значительно, на многие годы, старше, чем месяц назад… впрочем, Крис ни в чем не был решительно уверен. На столе возвышалась двухлитровая бутыль «Чивас Ригал» — культового виски чикагских мафиози.

Панкратов остался сидеть, а эти двое вдруг полезли обниматься, чего Крис вообще-то не любил, но тут вдруг — подкатило к горлу.

Они не видели его очень давно, очень давно-Сколько лет? Это смотря как считать. Туда-сюда-обратно…

— Да, — сказал Крис, когда объятия поутихли, а бутыль только наклонила горло к граненым стаканам, набитым льдом. — Пока не увлеклись…

Он сходил в бывшую приемную и выудил из ящика стола брошюрки, уже весьма помятые и захватанные. «Пролетарская машина времени…»

— Автограф, пожалуйста. Сами-то видели? Марков и Терешков переглянулись.

— Ты первый.

— Нет, ты.

— Ты старше.

— Зато ты был начальник.

— Ну ладно…

Они расписались. Марков изысканно, Терешков криво.

— А полный комплект хотите? — хитро спросил Марков.

— Ксерокопию, правда. — Терешков подпортил эффект. — В «дурке» был, его потом Ткач домой забрал… Но можно попросить.

— А чем все кончается? — спросил Крис.

— Наши победили, — засмеялся Марков, — как же иначе… Ну что, за встречу?

— Может быть, Дору Хасановну дождемся? — предложил Панкратов. — А то отправили женщину за закуской, а сами…

— Да мы ей отдельно нальем.

— Все равно нехорошо. Возникла неловкость.

— Милиционер народился, — сказал Марков.

— Да…— Крис покивал. — Взамен убывших… Про наших что-нибудь слышно? Про Ираиду, про Ивана? Нашли они?..

— Ну, Кристофор Мартович! — Панкратов раскинул руки. — В десятках томов сие описано, а вы вопросы задаете…

— И все же? Хочу прямой ответ, не в метафорах.

— Нашли, конечно. Без осложнений, разумеется, не обошлось…

— Но вернуться не смогли? Или… не захотели? Панкратов уставился на свой стакан.

— Мне — отсюда — трудно судить об этом, — сказал он наконец. — Там… захватывает. И очень трудно захотеть… или смочь. Понимаете?

— Наверное, — сказал Крис. — А почему вы все еще здесь?

— Вы еще спросите, не еврей ли я, — сказал Панкратов. — Убирайся в свой Израиль… Нет? Крис неохотно засмеялся.