Андрей Лазарчук - Пилот

Утром седьмого марта тысяча девятьсот девяносто второго года аэропорт Ла Гардия города Вашингтон, федеральный округ Колумбия, Соединенные Штаты Америки, планета Земля, был закрыт часа на два из-за сильных гроз, прилетающих из-за залива — отголосков ушедшего обратно в океан и дальше на юг тайфуна «Дэйна». Как всегда в таких случаях, недовольные пассажиры нервно наполнили собой многочисленные закусочные и рестораны аэропорта, пытаясь хоть чем-то оправдать создавшуюся паузу в неизменно поступательном движении своих обожаемых тел.

Семья Хойнинген: папа, мама, две дочки, одиннадцати и тринадцати лет, и пудель Спарк — расположились за угловым столиком у окна, выходящего на автостоянку. Папу Хойнингена звали Альфонс, но на дамского угодника он был похож меньше всего: грубоватая бугристая физиономия с маленькими глазками, редкие волосы, почти полное отсутствие шеи, круглое толстое пузико… Мама Хойнинген, по имени Стелла, заметно на него походила — разве что с поправкой на обычные половые различия и некоторую облагороженность черт, так или иначе присущую женщинам. Оба они были американцами в третьем поколении, внуками эмигрантов, предусмотрительно бежавших от Гитлера еще до прихода того к власти, но при этом почему-то все равно оставались подлинными немцами (не прилагая к тому ни малейших усилий) и выделялись в любой толпе, как всегда чем-то неуловимым выделяются немцы. И девочки их, хором влюбленные в Билли Криспа, и даже собака — были стопроцентно немецкими; и мисс (фрау?) Хойнинген с некоторой тревогой замечала, что девочки понемногу становятся даже не немками ее памяти и воображения, а немками глуповатых голливудских фильмов…

Это не давало ей покоя последнее время, хотя настоящих причин своего беспокойства она не понимала.

И от этого непонимания беспокоилась еще сильнее.

Внимание ее постепенно привлекла пара, сидящая за соседним столиком. Вот, раздраженно подумала она, явно ведь «зеленые», а как держатся!… Если бы ее спросили, почему она решила, что парочка эта является обладателями «зеленых карт», она бы не ответила. Какая-то чуждость? Европейская элегантность? Может быть… Да нет — просто так… интуиция.

Настоящая хорошая немецкая интуиция.

Интуиция в данном случае дала сбой, но мисс Хойнинген этого не знала.

— Глазеешь на этих проклятых недоумков? — спросил ее папа Хойнинген. Она не сразу поняла, о ком речь.

А, вот в чем дело! За следующим столиком уместилась компания из пяти человек: явные ньюйоркцы. Лысые мальчики и седеющие по краям девочки. В майках и тайваньских тапочках. Они подкатили к аэропорту в помятом фургоне, разрисованном пятнами зимнего камуфляжа «Люфтваффе», на одном боку которого было написано: «Путешествие в поисках Америки», а на другом: «Пацан, люби революцию!» И сейчас один из этих любителей революции, бородатый и лысый, приподнявшись над столом на волосатых веснушчатых кулаках, громыхал приглушенно:

— Ты ничего не понимаешь в людях, Маленькая Анаконда!

Человека можно — и нужно! — читать вдоль и поперек, как простой старый вонючий папирусный долбанный свиток! А любое проклятое долбанное чтиво, которое можно читать, можно и писать — даже левой ногой! Да больше того — все, что можно читать, было когда-то кем-то написано…

— Левой ногой, — отвечала сидящая спиной к Хойнингенам женщина в голубой трикотажной майке. Волосы ее были обрезаны коротко и грубо, вокруг тощей шеи обернут шерстяной коричневый шарф, вельветовая куртка цвета хаки небрежно брошена поперек колен. — Ты успокойся, масса Кот.

Никто ведь из нас не подвергает сомнению твои жизненные принципы…

— Нет, ты подвергаешь. И не в том дело, что сомнению, а в том, что нагло. Подвергать все сомнению учили нас наши учителя, и в первую очередь мы, как прилежные ученики, подвергли сомнению их — и что получили? Четыре кучки зеленого дерьма! Так кто мы все после этого — долбанные последователи или долбанные ренегаты? Официант, где наконец этот официант?!

Официант, который как раз принес заказ семьи Хойнинген — салаты и йогурты для всех, исключая пуделя, — задумчиво посмотрел в ту сторону.