Андрей Лазарчук: Гиперборейская чума

— А по-моему, безнадежно, — сказал Довгелло. — Варвары вошли в Рим, и победы редких Аэциев дела не решат. Да и для ваших добровольцев мы все равно были кучкой сумасшедших в маскарадных одеждах. Представьте себе, батюшка, эти комиссары нас приняли за театральную труппу и потребовали представить шиллеровских «Разбойников»…

— Редкий негодяй был этот Макар Хомяков, — сказал Кронид Платонович. — Но даже и у такого не стал бы я вырезать звезды на спине…

— Какие звезды? — ужаснулся о. Георгий.

— Видите ли, святой отец, у этих мятежников нечто вроде символа — пятиконечная звезда…

— Так что же вы хотите, — сказал священник. — Они даже не скрываются. А кто эти звезды вырезал?

— Офицеры русские, — вздохнул Петр. — Спасители наши. Ну да и те их тоже не милуют. Я на втором бастионе даже в самый горячий день столько трупов не видывал, сколько эти красные пленных расстреляли. Свои — своих! Не турок, не башибузуков — своих! Русских!

— Значит, не такие уж мы свои нашим мужичкам, — сказал Платон. — Давайте-ка выпьем, мать их перечницу…

— Охти, ведь дети тут! — встревожился о. Георгий.

— Эти дети, батюшка, уже такого насмотрелись и наслушались, — махнул рукой Петр. — Я и то старше был, когда при мне человека шашкой располовинили… Ничего, злее будут. — Он сжал поднятый кулак. — Вот так это зверье станем держать! Школы им? Докторов им? Банник им в казенную часть по самые гланды!

О. Георгий задумчиво выпил, занюхал ржаной корочкой.

— Вот многие помещики и не бывали в грядущем, а в точности так же думают, — сказал он. — Зреют, как сказано, гроздья гнева, и урожай… М-да… А все же нет иного выхода, разве как в любви и смирении. Не дело вымещать на предках грехи потомков, стыдитесь, Петр Кронидович… И незачем было в грядущее заглядывать, сказано же: «Ворожеи не оставляй в живых». Но что же ты, Илюша, душа моя, помалкиваешь?

— А у него идеалы рухнули, — злорадно сказал Платон. — Как услышал песенку: «Пароход идет прямо к пристани, будем рыбу кормить…» Э-э… Как их, дьяволов…

— Коммунистами, papa, — подсказал Платон-младший.

— Вот-вот. А те в свою очередь тоже музицируют:

«Пароход плывет, волны кольцами, будем рыбу кормить добровольцами». Танцуют все!

— А ты, брат, — бледный Илья поднялся с дивана, — А ты разве не разочаровался в своей науке? Слышал кашель того штабс-капитана, который газов наглотался?

— Брось, наука тут ни при чем. Что дубина, что газ — все едино.

— А с чего все началось? — не унимался Илья. — С войны! Вот такие, как наш Петруша, в штабах засиделись, силушку почувствовали…

Младшим Панкратовым-Довгелло в конце концов надоели разговоры взрослых, они переглянулись и, спросившись у дедушки, помчались в Сабуровку — лупить впрок еще ничего не подозревающих внуков кузнеца Филиппушки.

— А парни наши все-таки молодцом там держались, — самодовольно сказал Платон. — И Серж не пропадет. Как он этому солдатику песку-то в глаза кинул!

— Чувствую, что не увижу его больше, — сказал Фома Витольдович.

Тем временем о. Георгий пересел поближе к Крониду Платоновичу.

— …Значит, вы и в той будущей Сабуровке были?

— Были, отче.

— А не спрашивали у местных о судьбах своих потомков?

— Не до того было, батюшка, впрочем… Какой, однако, у вас живой ум, отец Георгий! Ведь и в самом деле! Этот варнак Хомяков учинил мне форменный допрос не хуже Николая Павловича. Но я и Государю не лгал, не стал и хама обманывать. Кто таков? Бывший государственный преступник второго разряда Кронид Платонов Панкратов, говорю. Комиссар мой в смех: Кронид Панкратов? Декабрист? Да как ты, гнида дворянская, смеешь светлое имя поганить? Мы ему памятник здесь воздвигнем после победы мировой революции, а тебя расстреляем. У нас, мол, в Сабуровке все знают, что сразу после отмены крепостного рабства все Панкратовы со слугами, чадами и домочадцами уехали за море, в Калифорнию…

— Стало быть, вам суждено уехать, — сказал о. Георгий.

— Мы и уедем, батюшка. Только не в Калифорнию. «Раньше в Сосенках только одна Изумленная Барыня жила, а теперь все господа спятили!» — рассказывали сабуровские мужички, приезжая в город.

Но там и без них уже знали, что в Сабуровке что-то затевается невиданное и неслыханное. Из Москвы, из Петербурга то и дело тянулись в имение тяжело груженные фуры, приезжали какие-то неведомые люди, а потом туда пригнали даже целый табун рысаков с завода графа Орлова.

Огромный дворец старика Сабурова наконец-то был заселен целиком — Кронид Платонович выписал к себе и литовскую, и малороссийскую родню, и даже двое братьев снохи-гречанки прибыли, а уж о родственниках Марысички Мордмиллович и говорить не приходится. Приезжала в основном молодежь — всякие двоюродные и внучатые племянники, о которых в другое время навряд ли бы вспомнили. Сейчас все шли в дело. Гости не шатались праздно — молодые люди обучались джигитовке и рубке лозы под руководством старого вахмистра, знакомца Петра Кронидовича со времен Хивинского похода, девушки перенимали у деревенских мастериц умение прясть и ткать, сеять и обрабатывать лен, ухаживать за больными и заготавливать провизию.