Майкл. Гилберт - Искатель. 2009. Выпуск №1

— Прощай, милок, храни тебя Бог! — Мирон, видимо по привычке, осенил меня широким крестом.

— Прощай, Мирон. Спасибо тебе еще раз.

Я повернулся и, не оглядываясь, пошел к лесу. Дорога оставалась открытой. На этот раз меня не сопровождал туман. Прямая тропа вела через лес, и вскоре я вышел к знакомым посадкам молодняка. Тут я машинально оглянулся.

Тропинка, которая привела меня сюда, исчезла.

Лопать между тем постепенно умирала. Один за другим уходили в мир иной сельчане. Молодые и старые. Болезни, водка, несчастные случаи, убийства и самоубийства косили людей без разбора. Хоронили часто, чуть ли не каждый месяц. С крестьянских подворий исчезла последняя скотина. «Товарищество» сократилось до нескольких человек во главе с Наумычем, которые и захватили всю оставшуюся, бывшую совхозную собственность. Очень «кстати» сгорела контора со всей финансовой документацией. Сгорели школа и общежитие для сезонников. Уехала единственная медсестра, и фельдшерский пункт закрыли. Оборудование пилорамы продали и пропили. Та же участь постигла остатки поселка для рабочих.

Там продали стенные блоки и рубероид с крыш. Выломали даже цементные плиты, покрывавшие дороги. Начали продавать на вывоз и на дрова брошенные хозяевами дома. Таяло на глазах и стадо. Когда-то подступавшие к нашей околице поля, где рос хлеб, сплошь заросли молодыми деревцами, и обрамляющие их лесополосы сомкнулись. Из пруда и речушки выгребли сетями всю рыбу. В дополнение ко всему в лесу исчезли грибы. Последние три года их не было вообще. Жить в Лопати стало трудно и неинтересно. Продать дом в такой глухомани было проблематично. Но бросать просто так налаженное хозяйство было жалко. За эти пятнадцать лет мы обросли всем необходимым для автономной жизни. Поэтому нашли в Москве многодетную семью переселенцев из бывшей братской республики и за символическую плату переоформили дом на них, оставив там весь свой скарб.

С той последней встречи с Мироном больше я никогда не виделся ни с ним, ни с теми, кто до него старался объяснить мне меру личной ответственности за все происходящее. Острота впечатлений от этих встреч постепенно стиралась. Иногда даже возникали сомнения, были ли они вообще или мне все привиделось. Только в душе появилась и не исчезала странная напряженность, граничащая с тревогой; ожидание грядущих перемен, последствия которых я не мог представить. Казалось, что во мне заработал внутренний таймер и тяжкой ношей балансирует маятник в «секторе неопределенности» нашего и моего бытия.

«В начале июня — я уже договорился — устрою себе небольшой отпуск с рыбалкой, — сказал своему кузену Артуру Кеннет Олуорт. — Поеду на ферму в Камберленд. Ручей две мили длиной, и везде ловится рыба; а безлюдно, говорят, как в Сахаре». Артур почувствовал тот особый трепет, который наступает, когда, забросив несколько блесен — ярких, привлекательных, слегка непохожих друг на дружку, — ты видишь, как крупная форель тяжело поднимается из торфяных ямок под берегом реки и косит глазом на приманку.

Артур и впрямь немало потрудился ради этой минуты.

Почти год прошел с тех пор, как он вскользь упомянул своему кузену о ферме Хауорта. Он сделал это как бы между прочим — так тонко, что Кеннет давно уже позабыл, кто его надоумил. Позднее он дважды говорил о ней друзьям, которые, он знал, непременно расскажут все Кеннету. А в марте, когда появляются первые нарциссы и дальновидные люди планируют свои отпуска, он послал кузену экземпляр камберлендской газеты, где обвел для него статью об обнаруженной под Ронмиром расселине в каменистой породе — Кеннет интересовался спелеологией.

Он рассчитывал, что Кеннет увидит не только статью, а и объявление под статьей, которое каждую весну помещал в местной газете владелец фермы Хауорта.

Больше Артур ничего не предпринимал.

Если форель не желает подниматься, бесполезно бить по воде.

Если бы потребовалось ответить на вопрос, почему для одного кузена столь важно, чтобы другой по собственной воле отправился на ферму Хауорта, тогда в поисках ответа пришлось бы забрасывать удочку в нескольких местах.

Вначале пришлось бы ознакомиться с завещанием их деда Элберта Олуорта, который «сделал деньги» в каменоломне и «завязал» их крепеньким узелком.