Владимир Рыбин: Искатель. 1978. Выпуск №2

Телепатия — дело темное. Оптимисты говорят: поскольку все на свете материально, то и передача мыслей на расстоянии вполне возможна. Скептики утверждают, что никакой телепатии нет и быть не может. Я относился к скептикам. Пока не познакомился с нашим старшиной. Стоило подумать о нем, как он тут же вспоминал обо мне. Правда, нередко случалось, что он вспоминал обо мне, когда я о нем вовсе не думал. Но мне кажется, что это как раз то исключение, которое подтверждает правило.

Как бы там ни было, в тот день, сидя в нашей заставской беседке, я думал о старшине. Я размышлял о том, откуда берутся суровые прапорщики? Такие, чьи портреты печатает на своих обложках журнал «Пограничник». Они всегда выглядят старше своих лет, и обмундирование на них сидит, как изображается на плакатах, и взгляд их выражает что-то такое, чего не дано знать солдатам срочной службы.

Если разобраться, то старшина нашей заставы прапорщик Сутеев ничем особенным не выделялся. Росту небольшого и лицо самое обыкновенное — без усов, без волевого раздвоенного подбородка, без хищной горбинки носа. Человек как человек, молчаливый, даже стеснительный. И всего четыре года назад отслужил свою срочную. Но я никак не мог представить его в строю. Все-то он вылезал из строя, и никого, похожего на него, рядом не представлялось.

Беседка стояла в самом тихом месте двора — за спортплощадкой, за невысокой стеной вечнозеленой туи, в ней можно было подолгу сидеть, не привлекая внимания всевидящего старшины или всегда озабоченного дежурного по заставе.

Здесь отсиживались все в свои нечастые выходные дни, покуривали, читали, просто мечтали, глядя на горы, на море.

И у меня в тот день был выходной. Но я почему-то думал о старшине. И додумался. Не прошло и десяти минут, как увидел в дверях дежурного по заставе.

— Алексеев! — крикнул он, не удосуживаясь даже спуститься с крыльца. — К прапорщику!

Нда, вот так все и началось.

— Возьмите две доски, молоток, гвозди, — подробно проинструктировал меня старшина, — возьмите рядового Курылева и отправляйтесь на седьмой участок на вышку, замените две нижние ступени у лестницы…

— У меня выходной, — осмелился напомнить я.

— Знаю, — удивился старшина, — потому и посылаю вас не в наряд, а на прогулку.

Пограничник, он ведь, даже если и не в наряде, все равно пограничник.

Мы шли с Курылевым по тропе и, как полагается, все вокруг оглядывали, примечали. Вот проволока на колышках. Если не знаешь, ни за что не догадаешься, что это забор, ограда, непонятно только, от кого и зачем установленная. За проволокой, перпендикулярно ей, тянулись по склону другие проволоки на наклонных бетонных столбиках, и на тех, других проволоках висели хвостики виноградных лоз, настолько хилые на вид, что невозможно было представить, что именно из них выхлестывают крепкие побеги, обвивают все поле толстым зеленым ковром, вешают на тугую проволоку тяжелые виноградные грозди, налитые солнечным соком. Поле, шагах в ста, упиралось в густую кустарниковую поросль, предмет постоянного нашего внимания. Потому что, окажись в этих местах нарушитель границы, кусты будут лучшим для него укрытием.

Теперь поле было словно контрольно-следовая полоса, его не миновать, если прорываться от моря до лесной полосы или обратно, — на пыльной сухой щебенке отпечатается ясный след.

Я шел и оглядывал это поле, разбирался в следах. Вот острые глубокие отпечатки — это еще месяц назад забрел олень из горных лесов. Вот истоптанная проплешина на взрыхленном пространстве — собаки дрались, катались по земле. А вот и след человека, широкий, петляющий, с запыленными смытыми краями. Это гулял парень из соседнего поселка Приморского. Поссорился с молодой женой и пьяный ходил по окрестным полям, переживал.

По другую сторону дозорной тропы хоть не смотри. Там крутой склон, за которым обрыв и синее далекое весеннее море. Тихое море, мирное, доброе.