Журнал «Если» - «Если», 2001 № 11

— Так вот, мой дорогой, знаменитый эффект паутины, конечно, любопытен сам по себе, однако, по моему глубокому убеждению, связан прежде всего не с пространством, а с возрастом живущих.

— С возрастом?

— Именно с ним. Все та же пресловутая относительность. Трактуйте Пустоту шире, ребятки! Не замыкайтесь на одной только скорости, и мир сразу станет проще и яснее. Время действительно увязано с Пространством — что верно, то верно, однако последнее теснейшим образом взаимодействует с нашим внутренним мироощущением. — Выдав столь замысловатый перл, Умник с видом превосходства оглядел собравшихся. — Да, дорогие мои! Пока мы взрослеем, Вселенная представляется нам огромной и разбегающейся, но как только наступает старость, приходит осмысление истины, реальные границы мира подступают вплотную, и начинаешь отчетливо видеть, что мир мал и кубичен. Нет в нем ни простора, ни плоскостей, ни устойчивых шаровых образований.

— Что же тогда есть?

— А есть лишь повсеместно сжимаемые кубические пространства. Песчинки времени осыпаются, тускнеют тела — и с каждым годом наш мир становится теснее. — Умник постучал себя по голове. — Сначала здесь, а потом и вокруг. Мы сами его сжимаем, понимаете? Каждый по отдельности, и все вместе. И кстати сказать — весь наш чертов прогресс способствует тому же самому.

— Я слышал, — вмешался Согомак, — старики рассказывали, что раньше жили в мирах просторных, многоуровневых. Встречались даже такие, что в несколько переходов невозможно было одолеть. То есть правда ли нет, не знаю, но старикам принято верить.

— Вот! — Умник торжествующе указал на Согомака. — То самое, о чем мы и говорим. Повсеместное и необратимое сжатие Вселенной! Это раньше были усадьбы, сейчас — все больше приусадебные участки. Замечаете нюанс? Участки по-прежнему зовутся ПРИусадебными, хотя усадеб, как таковых, давно нет. Вместо дорог — подорожники, вместо построек — пристрои. — Умник мелко захихикал. — Вы и Вихрь не в состоянии увидеть, потому что смотрите не туда.

— Как это не туда?

— А вот так. Если воспринимать Вихрь, как нечто абстрактное и конечное, то увидеть его действительно невозможно. Но если в момент приближения Вихря попытаться увидеть его целиком, понимаете? Попытаться вобрать в себя весь окружающий мир, то искомое зрение к вам обязательно придет. Ненадолго, но придет.

— А ты сам-то его видел?

Голова Умника умудренно качнулась.

— Не видел бы — не говорил.

— И что же он собой представляет?

— А вот об этом рассказывать бесполезно. Во-первых, все равно не поверите, а во-вторых, какой в этом смысл? Это вам ровным счетом ничего не даст. И еще раз повторяю: увидеть его может каждый. Если очень захочет.

— Говорят, его видят в самый последний миг. Уже перед смертью.

— Не знаю, не знаю… Я его лицезрел неоднократно и, как видите, по сию пору жив. Что, кстати, лишний раз подтверждает теорию о сжатии мира. Мы сжимаем его здесь, — Умник снова постучал себя по голове, — и стоит нам чуточку освободиться от прежних догм, как мы тут же начинаем видеть неизмеримо большее. Впрочем, увы, таракам это не слишком нужно. А потому никуда не денемся, еще немного — и сожмемся все в одну деревушку, в один островок.

— Почему же у ганийцев все наоборот? — возмутилась Беана, единственная среди участников похода особа женского пола. — Мы, выходит, сжимаемся, а у них и территорий все больше, и народ крупнеет. Помните, того пришлого, что забрел в Пещеры?

— Это тот, который заблудился?

— Ну да. Открыла я ему дверь, так он едва прошел. Такой высоченный! И усищи шикарные! Черные такие, вразлет! Не то что у наших карликов.

— Кого это ты карликами называешь! — Вскинулся Рох, дружок Беаны.

— Да уж не ганийцев, понятно.

— А кто тебя просил ему открывать?

— Так он же раненый был. Ободрался в дороге, измучился.

— В дороге… — Рох фыркнул. — Это же мы его отмутузили.

— Вы?

— Конечно! Чтоб, значит, не шлялся по чужим территориям. Подумаешь, дубиной вырос! Обычный мутила. В смысле, значит, измененный. — Рох поскреб тяжелую челюсть. — Их там, если хочешь знать, химией в свое время травили. Это еще во время тотальной войны. Вот и получился фокус. Кто-то не выдержал и помер, а кто-то наоборот в рост пошел.

— Сказки! — задумчиво протянул Гунт. — При чем тут химия с мутациями? У них жрачки полно и свободы выше крыши. Опять же южная сторона — значит, ни зимы тебе, ни холода…

Согомак напрягся. Всей спиной он вдруг ощутил нависшую над хижиной опасность. Она наплыла стремительно, словно туча, застыв над самой крышей. Во всяком случае он точно знал, что ни приблизиться к окну, ни выглянуть за дверь он не отважится ни за какие коврижки. Комнатка потонула во мгле, пропали голоса беседующих, исчезло вообще все. Только собственный, трепещущий в груди страх и мерзкий, скользящий по спине холодок. Он сидел, не шевелясь, и отчего-то почудилось, будто некто, прячущийся за стенами хижины, тяжелым взором рассматривает засевших внутри.