Юрий Манов - Тринадцатый апостол

Всего апостольских «крестников» в казачьем круге насчиталось восемнадцать человек. Четырнадцать из них проголосовали, что «Семенов правильный был апостол, а потому судить его не за что, пусть идет куда хочет, если в кругу остаться не желает. Никто принуждать не будет». Расходы за лечение майора решили возместить за счет казачьей казны, как и премию казакам, майора нашедшим.

— Ну что, любо? — предложил секретарь.

Зал уже готов был разразиться привычным криком, когда со стороны двери донеслось:

— Нет, не любо. Мы имеем предъявить.

Семенов еще не видел вошедших, но заметил, как напрягся казачий старшина, тот самый, с пулеметом, как он осторожно взвел затвор.

— Вот, Семенов, мы и встретились. — Растатуированный мужик медленно выходил к сцене, за ним двигалась пара таких же урок. — Что, майор, может, пора вспомнить полустанок под Нижним и друга моего Эльмендина и как вы нас, безоружных, в упор…

Семенов не зря гордился своей памятью, сработала, словно компьютер: тот самый урка, что выпрыгнул с голой жопой из ямы, где закопали зачинщиков поездного бунта на полустанке под Нижним Новгородом. И эти двое, видимо, оттуда же или такие же, хрен редьки не слаще.

— Вы что, сдурели? — начал брать на психику урка, повышая голос до вопля. — Это же апостол, понимаете, не просто мент, а апостол, для него человека убить, что вам высморкаться! Они нас в яму и в упор, да у него руки в крови!

— А у тебя? — тихо сказал Семенов. — Или напомнить, как ты с голой жопой ноги нам целовал или как ты кричал, что сам из ментов бывших…

— Убью! — взвизгнул урка, выхватил с пояса нож и кинулся на сцену.

Очередь показалась оглушительной. Урка застыл на месте и удивленно обернулся.

Тот самый казак в белой папахе держал пулемет у бедра.

— Слышь, казак Клюв. Ты знаешь, почему я стреляю в стену, а не в потолок, как в кино? Потолка и крыши жалко, перекрывать замучаешься. Так вот, ради тебя я могу пожертвовать сценой и продырявить ее вместе с тобой, если вы сейчас же не уберете свои ножи. Быстро, давайте бросайте их под лавки.

Урки неохотно побросали ножи.

— Теперь говори, — предложил атаман. — Если хочешь что-то предъявить, предъявляй. Но чтобы беспредела не было. Здесь суд, понял? Здесь честный суд, и все будет честно! И не забудь, я тоже немного мент, полицейские — те же менты.

— Тоже мне, законники, — процедил урка. — Ладно, предъявляю! Этот мент убивал наших братьев, он должен ответить.

— Но его судили «крестники» с Поездков, — возразил секретарь, — и они признали апостола Семенова невиновным.

— А мне плевать, он убивал моих друзей, а не их. Он должен ответить.

Вдруг поднялся один из стариков:

— Казаки хутора «Разгуляй» — такие же равноправные казаки, как и мы все. И могут требовать от казачьего круга справедливости. Что говорит в этом случае закон?

Секретарь полистал свой гроссбух.

— В случае, если предъявивший не удовлетворен решением круга, он может вызвать обидчика на честный бой. Обидчик может отказаться, и никто не в праве его будет осудить.

— Я согласен! — громко сказал Семенов. — Стреляемся! Хоть сейчас!

— Ой! — раздалось с заднего ряда.

Все обернулись, медсестричка Маруся закрыла лицо платком и выбежала из зала.

— Молодец, апостол! — крикнул танкист. — Задай этому уроду!

— Что ж, — улыбнулся рыжей пастью урка. — Завтра поутру и начнем. Только никаких «стреляемся», бьемся, как мужчины, на ножах…

— Нет! — раздалось откуда-то из середины зала, и Семенов с удивлением увидел поднимающегося с места доктора. — Апостол не может завтра драться на ножах, он еще сильно болен, он на ногах-то еле держится…

Старики посовещались:

— Ровно через неделю на казачьем кругу. Драться на ножах до смерти.

— Любо!

Семенов скинул кеды, постанывая, стянул комбинезон и забрался под колючее одеяло. Эх, если бы не ноги, он бы с радостью сегодня же вцепился в глотку этому уроду.

Раздался скрип открываемой двери, в узкой полоске света промелькнул чей-то силуэт.

— Кто, кто здесь? — спросил Семенов, автоматически ища пистолет под подушкой.

— Тихо-тихо, це ж я, — прошептала Маруся и скользнула к нему под одеяло. — Любый мой, хороший мой. — Девушка нашла в темноте его руку, положила на свою обнаженную, тугую, как мячик, грудь и впилась в его рот горячими губами.

Танкист ввалился, как всегда, без стука. Маруся испуганно отпрянула от Семенова и тут же начала застегивать халат.