Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 1.

На свете нет ничего более способного совместить необычайный восторг и ужас, чем белый лист бумаги. Вам страшно потому, что наконец-то вы остались целиком и полностью наедине с самим собой, а впереди у вас толь ко тропы, скрытые под этой заснеженной равниной, а восторг потому, что теперь никто, кроме вас, не сможет выбрать в этой пустоте верное направление и даже вы сами не сможете сказать, куда, стоит только начать, вас заведут следующие часы, дни или месяцы мучительно сладкого труда. Усевшись за машинку с намерением писать рассказ на конкурс, я почувствовал такой испуг, что руки мои отнялись и все, на что я был способен в первые пять минут, это настучать на верху листа свое имя. Сочинять рассказ для себя или сочинять рассказ для всего мира, рассказ, который сможет прочитать каждый и всякий, у кого только будет охота, — это два абсолютно разных зверя: первого можно сравнить с мирным, привычно удобным пони, второй — дикий и необъезженный жеребец. Тут ты уже не удовлетворишься тихой, нетряской прогулкой, тут хватай повод покрепче и мчи “сам не знаю куда” и моли Бога, чтобы тебя не выкинули из седла. Некоторое время я просто сидел перед чистым листом бумаги и мы с ним смотрели друг на друга. В конце концов я решил написать рассказ о мальчике, который убежал из дома, чтобы увидеть настоящий большой мир. Я успел настучать две страницы, когда наконец понял, что все это совершенно не то, что нужно. Все это была не правда. Тогда я начал писать рассказ о мальчике, который нашел на свалке волшебную лампу. Этот рассказ тоже отправился в мусорную корзину. Следующей была история об автомобиле-призраке. Все шло хорошо до тех пор, пока гоночная машина моего воображения не врезалась в глухую стену, разлетевшись вспышкой пламени. За окном в листве звенели цикады. Где-то во тьме изредка взлаивал Рибель. По улице мимо нашего дома с урчанием проехала машина, и все снова стихло. Я задумался о сне, в котором видел миссис Нэвилл, вспомнил, что она мне сказала: “Представь себе, будто ты просто рассказываешь своим друзьям очередную историю”. И все будет очень легко. “Но как это сделать? — спросил я себя. — Как, если я собираюсь писать о том, что было на самом деле? ” Может, написать о мистере Скалли и зубе Старого Мозеса? Нет, это не пойдет. Мистер Скалли не обрадуется гостям, которые зачастят к нему из любопытства. Хорошо.., тогда, может быть, стоит написать про Леди и Человека-Луну? Нет, я их почти не знаю, это будет неприлично Тогда о чем же? Что, если мне написать… ., об утопленнике в машине, покоящемся на дне озера Саксон? Что, если я напишу рассказ о том, что случилось с нами, со мной и отцом, в то утро? Напишу, как выкатившийся из леса автомобиль свалился в озеро прямо у нас на глазах, как отец выскочил из нашего пикапа и бросился на помощь водителю? Я напишу обо всем, что я почувствовал и увидел в то мартовское утро перед восходом солнца? А что, если.., что, если.., я напишу про человека в шляпе с зеленым пером, который следил за нами с опушки леса? Да, я мог развернуться, у меня почти все было готово. Я начал прямо со слов отца, с которыми он разбудил меня: “Кори? Пора подниматься, сынок. Скоро выезжаем”. Не прошло и нескольких минут, как я уже сидел рядом в нашем грузовичке, пробиравшемся по тихим предутренним улицам Зефира. Я вспомнил, о чем мы разговаривали с отцом в то утро: о том, кем я собираюсь стать, когда вырасту. Но потом предрассветная идиллия нарушилась, из леса прямо перед нашим носом выскочил автомобиль, и, чтобы избежать столкновения, отец резко крутанул руль, после чего неизвестный автомобиль свалился с красного гранитного утеса прямо в бездонные воды озера Саксон. Я вспомнил, как отец со всех ног бежал к озеру, как сжалось мое сердце, когда я увидел, что он бросился в воду и плывет к машине. Я отлично помнил, как машина тонула в озере, как бурлил вокруг нее воздух. Я помнил, как, оглянувшись зачем-то к лесу, я заметил на опушке фигуру в длинном темном плаще, поля которого разлетались на ветру. На голове человека была шляпа с зеленым… Минуточку. Все было совсем не так. Я наступил на зеленое перышко и потом уже обнаружил его на подошве своего кеда, измазанного грязью. А потом я решил, что этому перу просто неоткуда было взяться, кроме как из-под шляп ной ленты. Так я и должен буду все записать, не отступая от истины ни на йоту. До самой ночи наводнения я, по сути дела, не видел человека в шляпе с зеленым пером. Поэтому, решив быть честным сам с собой и с будущими читателями, я напечатал все так, как оно было: всю правду о зеленом перышке, о том, как я нашел его, и остальное. Я решил умолчать о домике мисс Грейс и о Лэнни и все о заведении с дурными девушками, потому что маме наверняка не понравился бы этот кусок. Добравшись до конца, я перечитал рассказ, решил, что некоторые фразы можно улучшить, и потому, не поднимаясь из-за машинки, перепечатал свое произведение заново. Некоторые предложения звучали по-настоящему здорово, в них чувствовалась подлинная жизнь, другие же казались мертвыми и сухими, и сделать их реальными и выразительными было не так-то просто. В конце концов, трижды пропущенный сквозь мой “Рой-ял”, рассказ было готов к тому, чтобы предстать на суд постороннего человека. Рассказ занял две страницы через два интервала, ни больше ни меньше. Это был мой шедевр. Через несколько минут в мою комнату вошел отец, одетый в свою полосатую пижаму, с еще влажными после душа волосами, и я показал ему напечатанные страницы.