Гарри Веда - После Исхода

Кардинал давил словом, вбивал в души трусов осознание необратимости решения именно в том виде, как действительно нужно человечеству и Святой Церкви. Его мощная энергетика испепеляла остатки сопротивления, но ряды Сомневающихся пробить он не надеялся. Для утвердительного Решения Совета все еще не хватало пары голосов. Так или иначе — придется договариваться с Хозяевами. В их спонсорстве инициативной группы Сомневающиеся — способен усомниться разве что… Прости, Господи, души их грешные, алчность затмила сердца их, и отцов их, и прадедов их, они позабыли для чего Ты послал нас в этот страдающий мир… Прости нас грешных, Отец Небесный… И дай нам силы исправить ошибки наши, не усилив их новыми…

Пауза затянулась сильно и приепископ Сальский заерзал в неприятно потвердевшем, сдавалось, кресле.

— Любезный, знаете… Когда начинаешь детально интересоваться сутью времени — волей-неволей меняешь к нему отношение. А когда приходишь к выводу, что этой переосмысленной субстанции вообще не осталось на твоем веку — понимаешь, что переосмыслять в дальнейшем уже не имеет никакого смысла. Поэтому продолжаешь считать, как напереосмыслял перед тем… Именно в этой связи я предлагаю говорить начистоту.

Кардинал приподнял ладонь в мнемоническом командном жесте и золотой заседательский трон подплыл ближе к приепископу. Сальский нервно сглотнул. Нарушение регламента Совета — было последней штукой, которую он мог ожидать от бесноватого Председателя.

— Я почему-то уверен… уважаемый Совет простит… а если не простит, значит — просто переживет… мой поступок… Но я буду говорить прямо, и вас, приепископ, призываю к тому же.

Сальский безмолвно развел руками, кивнул и попытался сесть свободней, насколько это возможно было проделать под стотонной аурой старика.

— Скажите, Сальский… Ваше собственное мнение совпадает с позицией Хозяев?..

Зал взорвался шелестом, шепотом, шорохом, недоумением, возмущением и испугом одновременно. Никогда прежде в стенах Ватикана не упоминали мифическую организацию еретиков. Услышать ересь из уст Кардинала — хлестануло почище грома над зимним безмолвием. Теперь факт существования Хозяев можно считать официально признанным?!

Синхронный выдох прокатился по испуганным святошам.

— Но позвольте… откуда я могу… — Сальский невероятным усилием воли сохранил присутствие духа, впрочем лоб его предательски повлажнел.

— Бросьте, святой отец… — в голосе Кардинала скрежетала издевка, ее и не пытались скрыть. — Не хватает смелости — лучше просто молчите…

Густые белые брови старца ожили и лучистый голубой взгляд пригвоздил приепископа от пяток до верхней точки макушки.

— Лично я сомневаюсь… что ваше мнение совпадает с точкой зрения Хозяев… Но нечто заставляет вас идти на поводу… Что, Сальский? Деньги? Но вы же никогда не покидали Землю, чтобы иметь возможность ими воспользоваться… Почесть? Весьма любопытно было бы представить путь ее реализации… Скажите, приепископ?..

Сальскому удалось проглотить сухоту адским усилием. Сумасшествие какое-то… Впрочем, давно к тому шло… Верить в вечность тайны, как и в тайность вечности — пожалуй, высшая степень церебралистичной наивности.

— Сэр, я продолжаю вас не понимать… — Приепископ привык играть до конца. Хошь беллетристики, бесноватый старикашка — ее есть у нас. Вышло неубедительно даже для себя самого.

— В таком случае — продолжайте молчать. И слушать… Я долго пытался понять вашу мотивацию… Впрочем, не столь много у меня было и вариантов… — Седой Председатель незримой хваткой удерживал взгляд жертвы. — Власть. Жажда власти могла заставить вас… Причем мелкой власти, не самоличной… Жалким ощущением причастности к силе… Вы верите, Сальский, что окажетесь в команде победителей… И с вами поделятся… пусть даже брендом… Не любите проигрывать, милейший?

Приепископ растерял волю, словно растекшуюся жидкость. Глаза его слезились, спина мелко дрожала, и, чтоб ответить — сил не было вовсе.

— Вы с чего-то решили, что победить можно, только играя за Хозяев… — Кардинал усмехнулся неожиданно добро, как-то по-отечески. — Я вас разочарую…

Старец поднялся и неспешно пошагал к большой панорамной панели, гигантскому окну, являвшему вид на безмятежную гладь Атлантического Океана, катившего спокойствие в красной закатной пелене. Тридцать пар ошарашенных глаз не решались пропустить малейшее движение старика.