Роберт Рид - «Если», 2004 № 06

Напряженным и негромким голосом Майкл проговорил:

— Я понял, кого вы мне напоминаете. Она была моей подругой в колледже.

— Джекки, — сказала гостья.

Гнев его перерос в крайнее удивление.

— Итак, я настолько важен для вас. Значит, для вас вся моя жизнь сводится к одному. Вы хотите, чтобы я сказал вежливые слова, когда к нам опять прилетят пришельцы. Что-нибудь о том, как благодарен я им за этот шанс, как мечтаю, чтобы человечество попало в сомнительные объятия.

На милом личике появилось жесткое выражение.

— Вы считаете, что я хочу именно этого?

— А разве нет?

Она пожала плечами, не скрывая разочарования.

Впрочем, если подумать, женщина не столь уж похожа на Джекки. Более того, ее нельзя было назвать даже хорошенькой. Майкл перегнулся через стол и жестко произнес:

— Однако это ничего не значит. То, что я скажу. То, что они услышат от меня. Как и то, кого я виню и что они обо мне думают. Все это совершенно безразлично.

Выражение разочарования на ее лице становилось все сильнее.

Оставаясь на месте, он произнесла:

— Меня интересует другое. Скажите, как вы будете разговаривать с ними? Ну, в том случае, если вы действительно полагали бы, что слова имеют значение, если бы действительно верили в то, что диалог возможен… Как действовали бы вы, сэр, в этом случае?

После развода Майкл не менял квартиру. В пространственном смысле это было крохотное жилье, хотя в нем имелась и лишняя комната, укрытая в недрах иммерсионной матрицы коммерческого класса — комната величиной с маленький континент и населенная множеством цифровых организмов, эволюционировавших с собственной головокружительной скоростью. В начале апреля, в самый канун следующего визита он сидел на шкуре гигантского травоядного, глядя на лживо розовое небо и не видя ничего, кроме собственных мыслей. И в этот момент он впервые ощутил некое подобие счастья. Или, по крайней мере, новую для себя удовлетворенность. После, располагая всего лишь часом, он вернулся в свою физическую квартиру и вышел на балкон, оставив ужин самостоятельно готовиться в автоматической духовке.

На зеленой лужайке внизу собрались соседи. В воздухе парили проекции изображения корабля, но люди почти не смотрели на них, не отводя глаз от пасмурного и холодного неба.

Майкл остался на балконе, подальше от чужих глаз.

Собравшиеся на лужайке зашевелились.

Он услыхал голоса. На какое-то мгновение Майкл решил, что его заметили, что его зовут, просят присоединиться к ним в эту священную ночь. Конечно же, это было не так. Немногие из соседей Майкла знали его имя, а уж в обществе его не нуждался почти никто. Они реагировали на нечто, происходившее в небе или на проекциях: из недоумения рождался гнев.

По отданному приказу квартира соединила его с домом прежней жены.

Перед ним немедленно появилось изображение женщины средних лет, одетой в лучшее платье и явно разгневанной.

— Почему они так поступили? — выпалила она.

— Как поступили? — спросил Майкл в абсолютном недоумении.

— Пролетели мимо! Разве ты не смотришь? Ах ты, Господи, он не смотрит!..

Корабль поменял курс.

— Могу сказать точно, кого именно я виню. Все эти долгие годы, полные укоризны и горечи, я виню себя самого. Того мальчишку, который давил муравьев на дорожке к дому. Того маленького социопата, который сказал пришельцам, что если не станет их другом, то непременно будет врагом. И знаешь, почему я так думаю? Потому что все остальные, кого встречал в своей жизни этот мальчишка, дали бы инопланетянам правильный ответ. Его друзья. Дедушка с бабушкой. И, конечно же, мать. Этот мальчишка был сорной травой. Жуткая кончина матери дала ему понять, что он-то и есть главный плевел среди зерен. Иначе просто не могло быть. Почему же еще эти чудесные создания с далеких звезд отвернулись от рода людского? Потому что он говорил не те слова, потому что в голове его гнездились не те мысли. Боже милостивый, этот мальчишка убивал муравьев в день знакомства нашего мира с пришельцами. Во всем был виноват он, то есть я, и тяжесть моей вины лежит на мне уже долгие годы.

Глупо, даже на мой собственный взгляд. Старик сидит в золотой комнате и по прошествии стольких лет сражается с воспоминанием о единственном событии из собственной отнюдь не невинной юности. И все это лишь дурацкие бредни без капельки правды. Время и возраст заставили меня привыкнуть к своей вине. Я могу разговаривать об этих нескольких моментах моей жизни, я почти верю в то, что не отвечаю за них. Я могу скорбеть по безвременно ушедшей из жизни матери — и с той же уверенностью обвинять ее. Она не умела разбираться в мужчинах. Вечно унылая и неуверенная в себе, она была готова устремиться за любой сулящей спасение мечтой. В самый свой лучший день моя мать оставалась эмоционально хрупким созданием. Возможно, мудрые руки божественного галактического Союза могли спасти ее. Но я все же думаю, что ваши руки предназначены для дел более важных, чем врачевание наших мелких и увечных душ.