Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

В общем, если придирчиво не всматриваться в некоторые мелочи, все выглядело как в настоящем ресторане на вполне правдоподобном побережьи. Консерванты достаточно было подогреть, и всякие деликатесы с родной планеты, сохранив первозданный вкус, лежали на столе готовые к употреблению. Кьюнг взял одну порцию вечерней трапезы и отнес ее бортмеханику, уже добросовестно отдежурившему пять с половиной часов полетного времени. Обычно миссию прислуги возлагали на Фабиана, но здесь имелись в наличии слова, которые так и просились наружу:

– Послушай, Айрант, хватит дуться! Если тебе и имеет смысл на кого-то злиться, так это на самого себя. Бери пример с Фастера: он вообще не играет в карты и находится на дежурстве лишь положенное инструкцией время.

Кресло, в котором восседал бортмех, резко развернулось в сторону капитана. Звезды на дисплеях продолжали вспыхивать и исчезать, и впервые за весь полет показалось, будто они мерцают от ярости собственного огня. Все в этом отсеке было пронизано каким-то напряжением, причиной которому являлось плохое… нет, даже очень плохое настроение бортмеханика. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, он сжал подлокотники кресла и выдавил из себя:

– Скажи еще, что душу следует очищать не матершинными словами, а благочестивыми мантрами. Если уж о Фастере зашла речь.

Кьюнг пожал плечами.

– Если тебе взбредет в голову такая идея, я не про…

– А пошел бы ты к чертям тифозным! Мне ваши рожи уже действуют на нервы! А свои нравоучения можешь засунуть в любое свободное отверстие!

Кьюнг развернулся и молча направился к выходу.

– И поставь на стол мой законный ужин!! — на этой фразе Айрант отпустил всякие тормоза и заорал так, что у самого заложило в ушах.

Капитан знал, что пока бортмех не остынет, поговорить по-человечески с ним все равно не получится. На его выходки уже перестали обижаться, а его самого просто воспринимали как ходячее на двух ногах стихийное бедствие. Этакое громоподобное божество, разгуливающее по звездолету и извергающее во все концы свои проклятия. Кьюнг направился в каюту только что упомянутого Фастера и, едва открыв дверь, увидел привычную картину. Настолько привычную и въевшуюся в сознание, что не увидеть ее было бы удивлением. Единственный на борту представитель сложной и запутанной религии стоял на коленях с четками в руках в немом созерцании своего демиурга и неслышно для самого себя бубнил эти бесконечные мантры. Вся его каюта была обставлена портретами духовных учителей с Земли, а также с других планет, колонизированных людьми. В таких случаях незваные гости бесшумно закрывали двери и удалялись, что произошло и на этот раз.

Длительные разговоры за вечерним кофе несколько разнообразили унылое и медленно текущее время, лениво двигающее своими секундами. Поначалу они проходили оживленно, на высоком эмоциональном подъеме, поглощая пустоту времени и поднимая всеобщий тонус. Но вскоре все анекдоты были рассказаны, остросюжетные истории исчерпаны, личная жизнь каждого изрыта вдоль и поперек — словом, темы закончились, и тогда стали болтать о всяких пустяках, лишь бы прикончить скуку, извечного врага длительных галактических полетов.

Глаза дракона вспыхнули, створки двери, соответственно, разъехались в стороны, и в таверне вновь появился капитан, лицо которого не выражало ничего, кроме банальной усталости. Даже все эти настенные фантомы, бездарно изображающие из себя людей, приелись взору. Оди обернулся в его сторону.

– Где наш святой отец? Все молится? Вечно он опаздывает к ужину.

– Просто терпеть не может ваши похабные разговоры. Сейчас придет, — капитан пододвинул к себе тарелку и отдался этой, пожалуй — последней из доступных здесь, радости.

– А я молился всего единственный раз в жизни, — произнес Линд. Он отломил очередную лапу зажаренного краба и жадно вцепился в нее масляным ртом, и пока эта лапа не была тщательным образом обсосана, все терпеливо ждали, что же это за единственная в жизни молитва такая. Линд смачно отрыгнул, утерся платком и снисходительно продолжил: — Когда летел пьяный со второго этажа головой вниз. Уж не помню какому богу, но смысл молитвы заключался в том, чтобы Господь в полете как-то сместил центр тяжести моего барахтающегося тела, и чтоб мне приземлиться на асфальт каким-нибудь мягким местом.

– Ну и что, услышал тебя Господь? — иронично спросил Оди.

– Тот факт, что я сижу здесь перед вами, не есть ли тому яркое доказательство?