Я был вымочален и обессилен.
Но попробуй вырвись
из смирительной рубашки России
сквозь ее зарешеченность
не прорвется и выдох.
Я предчувствую,
как Кассандра,
осененная сдвигом зоркого разума,
мое искусство борьбы с безысходностью
самое важное в двадцатом веке,
веке - мастере души калечить,
раны заляпывая
словоблудной грязью.
И отсюда - небольшой взрыв превращения в Гарри Гудини, для которого нет этой камеры с потеком сырости в углу и смехотворны все эти ржавые решетки, бренчащие ключи и овальные кокарды, и отсюда - снова в блинообразную подушку, затмевающую прошлое и будущее.
- Будьте вы прокляты... - хрипит Струйский, - ...ть-те-вы-прокля-ты...
14
- Нет, - шепчет Серафима Даниловна, а ей кажется, что кричит, - нет, вы не сделаете этого. Он не мог, любой скажет - он не мог...
- Дело-то еще хуже, госпожа Струйская, поверьте, еще хуже, сочувственно покачивает головой полковник Ильин. - Господин Сазонов утверждает, что означенная сумма вам передана была по причине отсутствия в тот момент вашего супруга, и якобы вы сказали, что знаете обо всем...
Тот же капканный кабинет - неисчезающее мое наваждение, и мирная, внешне очень мирная беседа приятной дамы с солидным офицером.
- Но я и не знакома с господином Сазоновым, мне его даже не представляли, - отбивается Симочка.
- Что с того? - ласкает ее взором Ильин. - Трое почтенных, всеми уважаемых людей в один голос настаивают на имевшем место факте. Войдите в мое положение - должно ли мне прислушаться к их словам?
- Я понимаю, - теряется Струйская, - все понимаю, но клянусь вам, это нелепость. Никогда бы Борис Иннокентьевич не стал читать лекции для "Союза" и не стал бы общаться с этими людьми, и я...
- Отчего же вы пренебрегаете связями с патриотической организацией? бесцеремонно перебивает ее Ильин. - Пачкотней социалистов не брезгуете... Не в этом ли, Серафима Даниловна, корень зла? Между тем, вам-то известно, что государь весьма благосклонен к "Союзу", тогда как умонастроение вашего брата и подобных отщепенцев считает предосудительным. И все лучшие люди и истинные патриоты так полагают.
- Вы меня не совсем верно поняли, господин Ильин, - торопливо говорит Струйская, - мы ничего против "Союза" не имеем, однако с некоторыми их идеями по поводу иноверцев нельзя согласиться. Борис Иннокентьевич смотрел по-иному...
- Как же, позвольте спросить?
- Он полагал, что сохранение черты оседлости ведет к порче нравов, и разжигание религиозных распрей вредно для России...
- А разжигает эти распри "Союз" с благословения правительства и государя, не так ли, мадам? - лениво уточняет Ильин.
- Нет, что вы, - пугается Симочка, - не так, но...
- Вот! - довольно усмехается Ильин. - Вот, мадам Струйская, в этом маленьком незаметном "но" все дело. Не из-за него ли все ваши неприятности? Из маленьких "но" проистекают крупные недовольства, разъедающие души. Я еще понимаю, когда темный пролетарий, натравленный на высшие классы, начинает кусать руку, дающую ему хлеб. Но вашему-то супругу государь положил хлебушко с ма-а-аслицем, какие же у него "но"?
"С ма-а-аслицем..." звенит вокруг, "с ма-а-аслицем..." тупо настаивают портрет, стол и все углы кабинета.
- Разве Борис Иннокентьевич кусал кого-нибудь? - робко принимается возражать Струйская. - Он напротив, он честно служил...
- Честно? - уже гораздо жестче вступает полковник. - И по вашему крестику на заборе честно стал прятать заговорщицкие листовки? Не забывайте, Серафима Даниловна, вы ведь сами изволили показания подписать. Честно! Да хоть бы он осознал, осудил свой образ действий - нет того. Да он и усугубляет, пожалуй. Письмеца-то от супруга получаете?
Серафима Даниловна заливается краской, но героически молчит.
- Ладно, не отвечайте, - терпеливо говорит полковник, - только примите к сведению - многие письма к нам попадают, и есть среди них такие, кои свидетельствуют о явной неблагонадежности господина Струйского, и проникни содержащиеся там стишки в печать, беды не обобраться. Хотите, зачитаю?
Страсть какая-то у полковника Ильина к чтению, хотя я понимаю - не в страсти дело, о страстях его я ничего не знаю. Знаю только, что Струйский идет в меня Володиным голосом. Парадокс - Ильин разевает рот, и несется оттуда Володина хрипотца.
И вот сейчас полковник достает листок и начинает пробиваться сквозь неразборчивый почерк Бориса Иннокентьевича:
Суть судьбы - никуда не денешься
из мохнатых паучьих лап
безнадежности и безденежья,
Читать дальше