Александр Потупа - Осенний мотив в стиле ретро

Ах как ловок я оправдываться, какой я весь невиновный и серьезный.

Что сегодня - воскресенье, понедельник, четверг? Смешались дни, если не годы.

Вот-вот нагрянут Сережа с Верочкой, навезут кучу вкусных вещей, канут в эту осень мои самодельные подгорелые каши, наступит иная, весьма деловая жизнь с истекающими сроками и Сашкиными штроксами.

- Ты не маленький, - скажет Сергей Степанович после первой, - должен понимать... Вылететь из плана просто, попасть туда сложней. И чем ты докажешь, что ближайшего года хватит на переваривание твоего Струйского?

- Выпивай, Сережа, и закусывай, и пусть тебя не волнует этих глупостей, - почти точно процитирую я бабелевскую фразу.

Сережа ухмыльнется и нальет по второй, изготавливаясь к жесткому моральному прессингу. Но Вера тут же подобьет итоги:

- Гена, - проворкует она, - не волнуй Сергея Степановича, благодетеля своего. У него сердце, а у тебя, миленький, безусловный финиш. В понедельник везу рукопись Лидочке, а "Эрику" твою прячу так, что целая бригада Шерлоков Холмсов не найдет. И никаких переделок, ясно? Сереженька растолковал мне по дороге, что это гениальный труд...

И так далее, и тому подобное.

Сергей Степанович тут же подхватит эстафету:

- Хорошая книга, честно, старик, хорошая, а лучшее - оно враг, - скажет он после второй. - Так что сдавай-ка ее, и полный порядок. Тебе ж только одно десятилетие описать, чего копаться?..

Потом Вера водрузит на стол большой кофейник, и пойдет костомывный треп - тому-другому перемоем мы втроем косточки, пока Сергей Степанович исподволь не поинтересуется...

Ах, черт побери мою память. Лежит ведь пухлая рукопись Зайцева и дожидается положительной рецензии. Заяц, конечно, недурственно в ученых делах разобрался, что называется, на уровне... Как дважды два, доказывает, что Икс, достигший всемирного признания и делающий очевидно сверхполезное дело, на каких-то двадцати пяти авторских листах непременно разоблачит бездарного проходимца Игрека, разоблачит, невзирая на должности и звания. Не роман, а исходящий документ Президиума Академии... Мне бы заячью самоочевидность!

Интересно, что сказал бы Струйский, ознакомившись с этим исходящим, что подумал бы о своих потомках? А моя заведомо приличная рецензия - разве не щелкнула бы его?

Уж удивлять Сергея Степановича, так удивлять. Поступить однажды по воле своей - Зайцу написать все, что о нем думаю, а свою рукопись начать заново.

Н-да, написать, начать... Легко говорится. А у Зайца, между прочим, жена третий год хворает и вряд ли из хворобы своей вылезет, и Сергей меня одним недоуменным взглядом на место поставит...

Дождь внушает заброшенность. Как он пережил осень в затхлой своей камере?

Письма - вот что его спасало.

Щелкаю клавишей, и дух Струйского приходит ко мне в голосе Володи:

Кричи, кричи

не докричишься,

зови, зови

устанешь звать...

Пуста старинная кровать,

и объяснения излишни.

Сжимает голову круг боли.

Я пью таблетки пустоты

и знаю

не вернешься ты

в стен этих выцветшую голость.

Ты, отступая, защищалась,

дралась отчаянно и зло,

но, видно, так уж повезло

я опозорен всеплощадно.

Мне остается только ждать

свободы,

истины,

любимой,

а ныне всеми я покинут,

огнем кольцеобразным сжат,

как бальмонтовский скорпион,

не там и не тогда рожденный,

не тем талантом награжденный,

не той душой, не тем пером.

Что ж, может быть,

и я дождусь

минуты нашей беспечальной.

Она наступит - я ручаюсь,

она твою растопит грусть,

она вернет тебя, быть может...

Пусть нежность лучших наших дней

пожаром памяти моей

обугленное сердце гложет.

Мне верить хочется - дождусь

минуты нашей беспечальной.

Она наступит - я ручаюсь.

Вот буду ль жив - не поручусь.

Где-то здесь рубеж излома, странная - странная ли? - мечта поселяется в его камере - мерещится свежее пронзительное утро в абрикосовом саду детства, и еще - парижские набережные, на которые никогда не ступала нога Бориса Иннокентьевича. Незадолго до этапа рождается такое:

Лета блеск...

А на сердце вьюга.

Претворяются сказки в быль

затолкали в собачий угол

и хотят, чтоб от счастья выл.

Нешто чертовым когтем мечен,

загнан в мертвый покой нуля?

Так бывает

ничто не вечно,

даже тяга к родным полям.

Вдруг охватывает не к месту,

озлобленья зигзаг чертя,

ностальгия по бегству в детство

или просто ко всем чертям.